Путь в Беловодье

– Не надо. Нельзя с себя все знаки, все шрамы водой смывать. Ты же память смываешь.

– Как знаешь! А я запутался, – неожиданно признался Роман. – Меня друзья в Беловодье ждут, а я не могу туда ехать – должен сначала узнать суть происходящего.

– Да тебя всегда кто-то ждет, – оборвала старуха. – Все, кроме меня.

«То есть ты не ждешь», – хотел уточнить Роман, но сдержался.

– Я пришел посоветоваться, что делать. А ты – ругаться.

– Что собирался, то и делай. Тебе ж для чего-то сила была нужна. Так бери ее и иди. Только ничего у тебя не выйдет.

– Как ты можешь такое говорить! – вскинулся он. – Мне, своему сыну! Как!

– Я правду говорю. А что другое я, по-твоему, говорить должна? – Марья Севастьяновна поджала губы. Когда она вот так поджимает губы, ей возражать бессмысленно. Роман когда-то пытался, теперь перестал.

– Не это, – сказал он, вновь падая на диван. – Все, что угодно, но только не это.

– Я предостерегаю.

– Что ты Глаше сказала про кольцо? – перекинулся на другую тему Роман. – Она ведь все перезабыла. Оберег принесла, а про свойства его – ни гу-гу.

– Кольцо от водного меча и водного ножа, вообще от любого водного лезвия бережет. Потому тебе и послала, чтоб от меча защитить.

Так вот почему Баз или, вернее, тот, кто носил маску База, не мог разрезать ожерелье. Кожу поранил и нож сломал, а водная нить уцелела.

– Ты ведь меня спасла, получается. Спасибо.

– Ха, вспомнил, кажется.

Роман сдержался, чтобы не сказать резкость, лишь спросил:

– Что еще?

Марья Севастьяновна развела руками:

– Отец говорил, еще что-то запретное. Кольцо может накапливать энергию… Но как, не знаю. Чаю хочешь?

– Погоди с чаем. Я семейный альбом посмотреть хочу.

– Зачем?

– Фотографию одна нужна.

Марья Севастьяновна вынула из комода старинный, с покореженной временем обложкой альбом. Роман перевернул несколько твердых, как дерево, листов. Вот дед Севастьян в молодости, вот матери фото детское, еще до войны. Вот он сам в костюмчике и с портфелем в руках. Вот фото второго «а». Роман рядом с Глашей в первом ряду сидят. Но той фотографии, что он искал, не было.

– Помнишь, была усадьба на фото, где девочка на ступенях стоит? – спросил Роман, закрывая альбом. – Старинная фотография. Дореволюционная.

– Не помню. – Марья Севастьяновна отвернулась.

– Что ты с ней сделала? Продала? Подарила кому? Сожгла?

– Не было никакой фотографии. – Она явно лгала: Роман всегда чувствовал, когда она обманывает, чисто по-человечески чувствовал, без всякого колдовства, и не понимал, зачем она делает то, что не умеет.

И к чему из-за такой мелочи обманывать?

Роман разозлился:

– Может быть, ты и Игорю Колодину ожерелье не делала? И водный меч – не твоя работа?

Мать молчала.

– Игорь угрожал тебе?

Опять молчание.

– Мне, своему сыну, ожерелье не подарила, а человеку совершенно чужому, мафиозному сынку, сделала сразу четыре.

– Тебе ни к чему ожерелье, – проговорила мать. – Ты все равно колдовскую силу ни на что расходуешь. А Игорь мне деньги хорошие дал.

– Ничего не понял, – затряс головою Роман. – Я что, деньги должен был тебе заплатить? Или Колодин талантами какими-то особыми блистал?

– А, плевать мне! Подарила – и все! – вскричала Марья Севастьяновна с какой-то девчоночьей дерзостью.

– Да что с тобой! – Он тоже закричал и вскочил.

Нельзя сказать, что прежде мать бывала с ним нежна, но чтобы вот так – окатывать злобой, как помоями, – такого, кажется, еще не было.

– Что со мной? А ничего. Потому что я ничто теперь – мешок с костями. Помереть мне теперь только – и все. А тебе на меня плевать. Тебе в Темногорске своем хорошо, весело. Зачем только я тебе, дура, кольцо отдала! Оно бы меня защитило. А теперь – никакой благодарности.

Роман стиснул зубы – не стал напоминать, что кольцо мать отдала уже после того, как ожерелья лишилась. Но и как помочь ей, не ведал. Не утешишь того, чей дар иссяк. Не избыть такую беду ни простым, ни колдовским словом.

– Неужели ты так и не понял? – спросила Марья Севастьяновна очень тихо. – Я тебя от дара спасти хотела. От этой боли и этой петли уберечь. Чтобы ты счастлив был. А дед Севастьян, дурак упрямый, все равно удавку на тебя накинул. Так что мучайся теперь всласть. А меня оставь в покое.

– Я сейчас уеду, – сухо сказал Роман. – Чем-нибудь помочь?

– Ничего не надо, – отрезала Марья Севастьяновна. Потом смягчилась: – Колдовские замки установи на окна и двери. А то соседи прознают, что я дара своего лишилась, вмиг дом обчистят.

Воспоминания иссякли. Так внезапно иссякает источник, оставляя лишь влажное дно меж камнями. Роман протянул руку, взял часы. Светящиеся стрелки показывали половину шестого. Значит, утро. Но еще темно. В доме было тихо. Может, Тину позвать? Со времени его возвращения она спала у себя в комнате.

Он направился к ней, дернул дверь. Заперто. Вот как?! Он постучал.

– Роман, ты? – тут же отозвалась Тина.

– Можно?

– Конечно!

Она отворила дверь. Стояла на пороге в одной ночной рубашке, даже халат не накинула.

– Роман, миленький, ну, нельзя так себя изматывать! Ты же на привидение стал походить. Не торопись. Вспомнишь еще все до Синклита.