Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

Борис Гребенщиков
В железном дворце греха живёт наш ласковый враг,
На нём копыта и хвост, и золотом вышит жилет.
А где-то в него влюблена дева пятнадцати лет,
Потому что с соседями скучно,
а с ним, может быть, нет.
Ударим в малиновый звон,
спасём всех дев от него, подлеца,
Посадим их всех под замок и к дверям приложим печать,
Но девы морально сильны и страсть как не любят скучать,
И сами построят дворец, и найдут,
как вызвать жреца.
По морю плывёт пароход — из трубы берёзовый дым,
На мостике сам капитан, весь в белом, с медной трубой,
А снизу плывёт морской змей и тащит его за собой,
Но если про это не знать, можно долго быть молодым.
Если бы я был один, я б всю жизнь искал, где ты;
Если бы нас было сто, мы бы пели за круглым столом.
А так, неизвестный нам,
но похожий на ястреба с ясным крылом,
Гладит на себя и на нас из сияющей пустоты…

* * *

То, что Хайме смущён, я увидел сразу и внутренне напрягся. Испанец остановился рядом и довольно долго смотрел, как я пакую "сидор". Я продолжал заниматься этим совершенно спокойно, ожидая, что же он скажет. Почему-то мне казалось, что он повторит своё предложение насчёт "останьтесь". Но вместо этого, закончив мяться, он сказал:

— Татьяна говорила, что ты очень хороший фехтовальщик…

"Спасибо, Тань, — подумал я, бросая на неё, возившуюся со своими вещами, многообещающий взгляд (Танюшка сделала вид, что её тут не стояло.) — Данное предложение при первом знакомстве начинает становиться доброй традицией…" Очевидно, моё молчание показалось Хайме ободряющим, и он продолжил куда более бодро:

— Мне здесь ещё драться не приходилось. Может быть, ты не откажешься со мной пофехтовать?

— Какое у тебя оружие? — без околичностей спросил я. Хайме показал дагу (такую же, как моя) и длинную шпагу. — Ну что ж, неплохо. Пошли…

…Хайме оказался до сумасшествия быстр и ловок. Кроме того, он одинаково хорошо владел левой и правой рукой — я просто не мог поверить, что передо мною мальчишка, ни разу не вступавший в настоящий бой. Спортивное фехтование тут почти не помогало, а левой рукой испанец владел лучше, чем я. Хайме пружинисто танцевал на широко расставленных ногах, отражая мои удары и отвечая молниеносными контратаками на всех уровнях. Оба его клинка казались атакующими змеями.

Странно и смешно, но мальчишка, пробывший здесь неделю, оказался самым опасным изо всех соперников, встреченных мною за два года нашей "эпопеи"! Во всех схватках я брал быстротой реакции и умением изобретать неожиданные вещи. Но Хайме словно предугадывал все мои движения. Руки у мальчишка казались отлитыми из железа, иначе не скажешь.

И всё-таки последние два года он жил в городе и не проходил во время охоты по двадцать пять километров с грузом. Его подвела усталость — на чёрт-те-какой минуте, когда с меня уже лил ручьями пот, но подвела. Он не успел поднять клинок шпаги — и я остановил остриё палаша в сантиметре от его горла.

Хайме опустил оружие. Он тоже тяжело дышал. И выглядел изумлённым.

— И тут много таких, как ты? — спросил он.

— Он один такой! — гордо сказала Танюшка, уже оказавшаяся возле меня.

— Я уже два года подряд побеждаю на юношеских турнирах Испании, — сказал Хайме, прогибая в руках клинок своей шпаги. — И я не думал, что может найтись ровесник, способный одержать надо мною победу.

— Ну, таких, как я, я правда не встречал, — скромно ответил я. — Нет, если серьёзно: за два года я не проиграл ни одного поединка, так что не расстраивайся. Ты и правда великолепный боец.

— У нас есть плот, мы с него рыбу ловим, — Хайме вбросил шпагу в ножны, прихлопнул её рукоять сверху сильным ударом ладони. — Мы переправим вас через Гвадалквивир… если вы всё-таки не надумаете остаться с нами. Мы были бы рады. Честное слово.

* * *

— Скала.

Я опустил руки, сложенные "домиком" над бровями и оглянулся на Танюшку. Мы стояли на выжженной солнцем равнине, покрытой ломаными линиями низких серых кустиков. Горячий ветер гнал между них столбы пыли. Они натыкались на кусты, рассыпались тонкой завесой, чтобы вновь возродиться опять в другом месте.