Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Да? — не обиделся я. Мне было как-то всё равно. — Ну например?

— Сергей на год почти младше тебя, — продолжал развивать свою мысль Вадим, — а они с Ленкой ещё осенью подо всеми кустами в округе траву поукатали.

— Знаю, — лениво ответил я, — какой бы я был князь, если б не знал… И, между прочим, знаю и про вас с Наташкой. Только молчу, потому что неё дело.

Вадим намёк, кажется, понял, но не унялся:

— Да я не об этом… Ты что, не понимаешь, за что она на тебя взъелась?

— Нет, — честно отрезал я. Вадим сделал большие глаза и постучал по лбу (своему) кулаком:

— Ну ты и ку-ку.

— Хороший звук, — заметил я, — постучи ещё.

Он не преминул стукнуть меня в лоб и заявить:

— Звук ещё лучше. Чистый дуб. Морёный. Она за тебя боится, а ты мало того, что лезешь на рожон — вспомни, что ты отмочил, когда мы отбивали негров?! — так ещё и ведёшь себя как нерешительный кретин. Ты её целовал?

— Не пользуйся тем, что я хуже хожу на лыжах, — попросил я.

— Не могу видеть, как на корню засыхает мой лучший друг. Не лопух, чай… И вообще — поехали-ка обратно, — предложил он, — завтрак сейчас. Или ты к братьям-славянам завтракать намылился? Так это мы только к следующему завтраку поспеем, не раньше…

Я остановился, откидывая капюшон.

— Нравится она мне, Вадим, — признался я. Он смотрел серьёзно и понимающе. — Люблю я её. Давно. Оттуда ещё. Она косо глянет — и мне плохо. Улыбнётся — в душе всё поёт. Понимаешь? Ведь у тебя есть Наташка…

— У нас с ней всё не так… — возразил Вадим. Ни зачем стряхнул снег с большой разлапистой ветки. — Романтик ты, Олег. Ну, может, и она — тоже… Всё. Не буду тебе больше ничего советовать. Но правда — идём обратно. Скоро Новый Год, Олег. Глядишь, что-то у вас наладится…

Игорь Басаргин
Для графини травили волка.
Его поступь была легка…
Полированная двустволка —
Как пропетая в гневе строка.
Он был вольный и одинокий —
На виду или на слуху…
Стрекотали про смерть сороки
Суетливую чепуху…
Упоённо рычала свора,
Егеря поднимали плеть —
Все искали, где тот, который
Должен выйти и умереть?..
…Нет, любимая. Даже в мыслях
Я не буду ничей холоп.
Я уже не подам под выстрел
Свой упрямый звериный лоб.
И моя негустая шкура
Не украсит ничей камин…
Пуля — дура. Конечно — дура.
Только в поле и я — один…
Всё бело — и борзые стелют
Над равниной беззвучный бег…
Эх — дожить бы хоть до апреля,
Поглядеть, как растает снег!
Как по небу бегут беспечно
Облака до краёв земли…
И влюбиться в тебя — навечно.
За секунду до крика:
"ПЛИ!!!"

Танюшка нашла меня, когда я устраивал в импровизированной стойке свои лыжи. Подошла, тихо спросила:

— Зачем тебе кожа, Олег?

Я повернулся к ней. В зелёных глазах была чуточка виноватости, скрытая за деловитостью, как за дырявым плетнём.

— Куртку себе хочу сделать, — пояснил я, — доспех такой, как у ребят Лёшки. Вон, Сморч делает такой.

— Есть толстая кожа, — Танюшка кивнула на закрывающую вход на склад плетёнку, обтянутую шкурой, — там. Я принесу.

— Спасибо, Тань — потом, — я покачал лыжи, удостоверившись, что они стоят прочно.

* * *

Из всех Новых Годов в своей жизни я только один — в третьем классе — встретил не дома, лежал в больнице на операции. Помню, что мне было мало того, что плохо после анестезии, но ещё и обидно, что Новый Год встретят без меня. Этот праздник для меня всегда был "домашним". Я и подумать не мог, что когда-нибудь придётся встречать Новый Год — так.

Я понимал, что эти ребята и девчонки вокруг — они теперь и есть моя семья. Они на самом деле были моими друзьями. Но мне вдруг стало почему-то почти физически тошно от предпраздничной искренней суеты, от радостных лиц — а самое тяжёлое — некуда было уйти от всего этого. Просто уйти в комнату и закрыть за собой дверь.

Всё общее. Казарма…

Ох, как же плохо мне было в последний день старого, уходящего, 87-го года… Вдвойне плохо от того, что я должен был делать вид: мне тоже весело, мне хорошо, всё просто здорово…

…Девчонки нас отпихнули от "стола" окончательно и бесповоротно. Сами они при этом носились, как электрополотёры, производя немногим меньше шума. Все повседневные дела у нас валились из рук — такое состояние в праздники, конечно, знакомо всем — и только Север с Арнисом хладнокровно простёгивали (по Сморчовскому и моему примеру) себе бригантины из полос толстой кожи, изо всех сил делая вид, что ничего необычного не происходит.