Путь на север

Трудно сказать, чем так привлек его северо-восток после долгих лет жизни за границей, чтó именно пустило столь глубокие корни в его душе, из-за чего он оставил ту жизнь, которую выстроил для себя в Дели, в поисках иной жизни здесь. Отчасти причиной тому было чувство вины за сравнительно беззаботное детство и юность, вины за то, что с двадцати до тридцати лет он бóльшую часть времени копался в научных текстах, но все-таки в скудной, пустынной красоте здешних мест таилось нечто такое, что манило его сюда, думал Кришан, глядя в окно поезда, нечто существеннее и сильнее чувства вины. В Дели он часами рассматривал фотографии сельской местности северо-востока Шри-Ланки, и не в пору начальной своей одержимости ужасами последних лет войны, а позже; от снимков этих бескрайних полей и густых джунглей веяло древностью и легендами, чем-то таким, из-за чего Кришан мечтал о новых свершениях, хоть и не знал еще, каких именно и на каком поприще. Потребность лучше понять причину войны, постичь природу желаний, приведших к столь разрушительному результату, побудила его читать о первой, более идеалистической поре сепаратистского движения; в ту пору, вспомнил Кришан, его буквально заворожила история Куттимани[19], укрепила пробуждавшееся желание жить на северо-востоке. Кришан с детства слышал о Куттимани, о его роли в начальном этапе сепаратистской борьбы, о том, как его судили, посадили в тюрьму и в конечном счете убили, но только в Дели начал активно интересоваться жизнью одного из первых повстанцев, обстоятельствами, в которых он вырос, расположением духа, в котором он жил. Кришану так и не удалось отыскать ни самые основные сведения о биографии Куттимани, ни даже дату и место его рождения; единственной информацией, представлявшей хоть какую-то ценность, оказались отсканированные газетные снимки, сделанные в основном во время суда и сразу после него. Кришан ясно запомнил два из тех снимков (оба — черно-белые, зернистые, нерезкие): на первом запечатлели Куттимани в зале суда, скорее всего вскоре после вынесения приговора, гладковыбритый, нарядный — белая рубашка, саронг, — руки в наручниках вскинуты над головою в победном жесте, несмотря на то, что вокруг полицейские и его только что приговорили к смерти. На втором Куттимани после заседания выходил из зала суда, вытянув перед собой руки в наручниках и скривив красивые губы в улыбке; Куттимани, щурясь от солнца, смотрел в объектив, рядом с ним шел его товарищ, Тангатурай[20], усатый, худее и выше ростом, он тоже смотрел в объектив, хотя и не столь торжествующе. На обоих снимках Куттимани выглядел бодро и явно владел собой, излучал спокойную, непринужденную уверенность, но Кришан понимал, что такое самообладание, скорее всего, стоило Куттимани больших усилий, потому что в газетной статье с фотографией был длинный перечень пыток, которым полиция подвергла Куттимани, Тангатурая и третьего, Джегана, их пособника в ограблении — в этом перечне, помимо прочего, фигурировало избиение раздетых догола пленников дубинками и прикладами, их заставляли вдыхать пары горящего перца чили, засовывали им в задний проход железные прутья, а в уретру — колючую проволоку. Так что Куттимани, скорее всего, лишь после долгой душевной борьбы нашел в себе мужество держаться с достоинством на суде, излагать свои доводы и произнести знаменитое последнее слово, которое на следующий день опубликовали на первых страницах всех основных газет и которое всколыхнуло страну от севера и до юга.