Путь на север

Костер, издали казавшийся куда меньше, горел ярко и плотно посередине участка, темно-янтарный в сгущавшихся сумерках, клубы дыма растворялись в воздухе. Голубой горизонт за оградой уже посерел, окоем тут и там заслоняли разметившие пейзаж пальмировые пальмы; Кришан смотрел на эти просторы, и его вдруг охватило странное чувство, будто ему больше некуда идти. Окинув взглядом и беззвучно горящий костер, и раскинувшиеся повсюду кусты ежевики, он гадал, что привело его в эти края, такие далекие от того мира, который он знал, какие силы его заставили бросить ту жизнь, которую он выстроил себе в Индии, и приехать сюда, в это место, где он толком никогда и не жил, в это место, которое, в сущности, не играло в его взрослой жизни никакой роли. Какие движенья судьбы, гадал Кришан, привели к тому, что он якобы случайно встретил Рани в отделении той больницы, к тому, что через несколько месяцев она перебралась к ним домой, к тому, что два дня назад она скоропостижно скончалась и он приехал на похороны, не в силах избавиться от ощущения, что его присутствие в этом пустынном месте давным-давно предрешено, что задолго до конца войны его тянуло сюда какое-то чувство, и не угрызения совести, а нечто большее, нечто вроде свободы, пусть даже он толком не может сказать, что такое свобода. Правда, порой нетрудно понять, что определяет жизненный путь, — и обстоятельства рождения, и раса, и пол, и каста, все желания и стремления человека, нарративы, с которыми он себя отождествляет, но ведь тело наше скрывает траектории более глубокие, появление их зачастую неведомо или случайно, принципы их действия незримы, и порой траектории эти очень сильны, они подталкивают человека в том или ином направлении независимо от того, что происходит на поверхности его жизни. Такая-то траектория, приведенная в действия событиями, которым они были свидетелями, многие годы назад подтолкнула немало юношей и девушек вступать в ряды сепаратистов, такая-то траектория уже после войны привела к смерти, намеренной или случайной, и Рани, и многих ей подобных; такая-то траектория, осознавал ныне Кришан, привела и его, пусть тихо и неприметно, на эту площадку на краю света. Его собственный жизненный путь определился, когда Кришан был намного моложе, пожалуй что вскоре после смерти его отца, хотя сейчас ему вспоминалась не столько гибель отца, сколько последние школьные месяцы через несколько лет после того: он долго, бесцельно ждал результатов экзаменов, бесконечные дни и недели полнились тоской по жизни, которую Кришан еще не мог облечь в слова и не знал, где искать. Перемирие нарушали, война на северо-востоке разгоралась с новой силой, и поэтому мать не отпускала их с братом одних из дома, она опасалась, что их остановят, допросят и заберут военные или полиция, она очень боялась, лишившись мужа, потерять еще и сыновей. Кришан маялся от безделья в четырех стенах их маленького дома и все чаще чувствовал себя в западне; тогда он этого не понимал, но, пожалуй, именно из-за этого ощущения западни, утраты свободы он в те месяцы подолгу просиживал на крыше дома, ночью забирался с балконных перил на пологую крышу и часами лежал там, пока мать, брат и бабка спали, слушал музыку, глазел на висевший вверху океан синевы, на прозрачное серебро облаков — Кришану всегда казалось, будто они несут ему весть издалека, — и думал о том (наивно и трогательно, как все подростки), до чего мир большой и непознанный, сколько в нем есть всего.