Путь на Индигирку

Я опустился на топчан и, не раздеваясь и не снимая меховой ушанки, уткнул локти в колени и подпер руками в рукавицах щеки. Под подушкой рядом со мной завозилась Пурга, пушистый, похожий на шар, щенок лайки, которого я приютил у себя. Когда я в пер-' вый раз оставил Пургу одну, уйдя в редакцию, она, видимо, возмущенная предательством, скинула подушку на фанерный пол, стянула туда же одеяло, разодрала своими крохотными зубами его край, сбросила с тумбочки на пол и растрясла пачку какао «Золотой ярлык», засыпав коричневым порошком всю комнату. Потом, привыкнув, стала в мое отсутствие забиваться под подушку, где я и находил ее, теплую и сладко спящую.

Пурга выползла из-под подушки и, слегка поскуливая, как малый ребенок, стала тереться о мою спину. Я взял ее на колени, она протяжно зевнула и затихла.

Кто-то вышел от соседей в коридор и посветил снаружи на мою дверь так, что из дыр, проделанных финкой, брызнули яркие лучики. В дверь деликатно постучали. Я пригласил войти. Гость распахнул фанерную дверцу и повернул выключатель. Ярко вспыхнула лампочка под матерчатым шатрообразным потолком.

Передо мной стоял Пасечник, нормировщик мастерских, человек молодой, энергичный, прямой. Мне нравился его острый ум и простота обращения, он никогда ни перед кем не юлил. В первый раз я видел Пасечника навеселе, лицо его налилось буроватым румянцем, губы лоснились от жира.

— Мы слышали, что вы вошли… — сказал он. — Заходите к нам, мы люди общительные, будем рады… Вам когда-нибудь приходилось есть котлеты из мамонта? — он спросил это без всякого перехода, немного манерно и заулыбался/

— Нет. Вкусные?

— Ну, знаете, когда говядина пролежит пять тысяч лет, пусть даже в мерзлоте, всякий поймет, что она не будет таять во рту. Вкус подошвы, — продолжал он без всякой иронии. — Но поддерживает сознание, что ты питаешься, подобно своим древнейшим предкам… Пошли?

Несмотря на опьянение, речь его была связной, логичной, Пасечник оставался Пасечником и под винными парами.

Он приглашал меня выпить, и мне теперь было все равно. Сама земля, казалось, уходила из-под ног. Кому тут нужна святость, Коноваленко был прав, долго пай-мальчиком не продержишься. Так не все ли равно, сейчас или через полгода? Уж лучше с Пасечником выпить, чем с кем-то еще…

— Ну, что же, идемте попробуем котлет из мамонта, — сказал я. — Идемте, чего же вы?

Пасечник стоял передо мной и пожимал плечами. Улыбаясь, он сказал:

— Прошу извинить, вы поняли меня слишком буквально, вам придется поверить мне на слово. Котлеты из мамонта я ел в прошлом году на морском побережье. В обрыве берега обнажился бок мамонта с рыжей шерстью, и мы попробовали… Я делился, так сказать, своими воспоминаниями. Но у нас строганина, действительно тает во рту. Вы знаете, что это такое: замороженный и наструганный лепестками приперченный омуль…

Утром я проснулся в своей комнатке, под одеялом, но с отчаянной головной болью. Пурга повизгивала у двери, просилась наружу. Что было ночью, я совершенно не помнил.

Я выбрался из-под одеяла. Фанерный лист на полу обжег ступни, точно раскаленная стальная плита. На цыпочках пробежал к двери, выпустил Пургу, промчался по коридору к выходной двери, открыл ее и так же стремительно вернулся к себе. В одних трусах и майке принялся танцевать около печурки, нащипал лучины, сунул ее в печку, присел, зажав обнаженные локти в колени. Зашумел огонь, матово-синяя стенка печки нагрелась, и спасительное тепло окутало меня.

Все время, пока я выпускал на улицу Пургу, растоплял печку, приводил в порядок постель, я совершенно не думал о том, что случилось вчера в палатке-клубе, точно ничего и не было. Лишь где-то глубоко в душе не покидала меня тревога.

Отчаянный тонкий вопль щенка послышался снаружи. Не одеваясь, я кинулся на помощь. Мрачная темно-красная, заря занималась в тайге, сизые дымы стояли над трубами палаток и бараков. Щенок, уткнувшись черным носиком в поваленное набок ведро, горько плакал. Я присел около, не замечая, что снег жжет ступни. Пурга не могла оторвать от ведра свой острый розовый язычок — примерз к металлу. На улице градусов сорок пять ниже нуля! Что делать? Я прибежал в комнату, с силой пробил кружкой слой льда, образовавшийся за ночь в ведре с водой. От воды язычок оттаял мгновенно, и плач прекратился. Пурга потянулась ко мне, пытаясь лизнуть в лицо. Я сгреб пушистый снежно-белый шарик и побежал в палатку. Все в комнатке дышало жаром, печка шумела, как локомобиль. Мы с Пургой уселись на кровать, и она принялась вертеться и кувыркаться около меня. А я ловил ее, гладил пушистую шерсть и думал о том, как нужно человеку что-то свое, какой-то сокровенный уволок души, который не обязательно выставлять напоказ людям… Прочнее тогда стоит на земле человек.