Путь на Индигирку

— А я и не говорю, что простое, — Рябов упер в меня взгляд из-за стекол очков. — Правильно, сложное. Вот ты и разберись. Тот самый вопрос: «во имя чего?» Помнишь? Оселок, на котором люди проверяются. Не каждый бы пошел на такой риск, а ведь он понимал, на что идет. Да и Данилова не обойди, Федор ему жизнью обязан. Чутьем профессиональным чувствую, что важный узелок. Давай-ка начнем мы с этого нашу газету. Принципиальные возражения есть?

— Нету, — сказал я. — Только согласится ли Федор?..

— Плох тот журналист… — начал было Рябов и оборвал сам себя: — Короче говоря, первое редакционное задание…

Давно я хотел поговорить с редактором о том, чтобы он отпустил меня с геологами, которые вскоре должны были на оленях отправиться со всем своим инструментом, приборами и продуктами на далекую Аркалу и обосновываться около угольных пласГов, когда-то замеченных охотниками в обрывах берега пустынной реки. Даже предварительно договорился с начальником отряда Горожанкиным, что они захватят меня при условии, если я заберу с собой необходимое количество продуктов, у них запасов было в обрез. Вернуться я хотел на тех же оленях, привезти с собой очерки о редкостном путешествии, о первых днях работы геологов. Что может быть интереснее для журналиста? В редакции московского спортивного журнала, где я начал работать после окончания Литературного института имени Горького, меня редко можно было застать, всеми правдами и неправдами я вырывался оттуда в поездки по далеким краям, иной раз приводя в негодование редактора, потому что старался оформлять командировки в его отсутствие. Но каждый раз так случалось, что ему приходилось смиряться: то я привозил интересный и нужный материал, чем искупалась моя непоседливость, то он сам вынужден бывал отправить меня с каким-нибудь срочным заданием.

Горожанкин, крепкого телосложения, с коротко остриженной гривкой седых волос, относился ко мне благосклонно. Во время морского рейса рассказал немало историй из своей жизни и работы на зимовках в Арктике, контакт, как говорится, был налажен. Требовалось лишь согласие Рябова и несколько дней, проведенных в совместной поездке с геологами, и очерки, как мне казалось, должны были получиться интересными.

Все это я постарался теперь изложить Рябову как можно убедительнее.

— Да, интересно, — сказал Семен без малейшего энтузиазма и поиграл пальцами по столу. — Весьма! — добавил он.

— Но нужно кому-то работать в редакции… — нудным голосом произнес я слова, которые не раз уже слышал от московского редактора.

— Ты провидец… — сказал Рябов. — Я скажу больше: ты рассуждаешь как зрелый муж, что, правда, не всегда с тобой бывает.

Я молчал и старался не смотреть на редактора, московская история повторялась со всеми подробностями.

— Хорошо, — сказал Рябов, — я готов поверить, что очерки будут, даже готов тебя отпустить. Но ведь не я же решаю, поговори с Кирющенко. Мало того, что работник редакции, ты прежде всего работник политотдела. А пока что начальник политотдела сказал, чтобы я направил тебя на склад, муку с берега убрать. Все службы затона выделяют часть работников. Я бы и сам пошел, но он требует к вечеру передовую, хочет помочь сориентироваться в хозяйственных вопросах. Кстати, весь рабочий класс мобилизован, несомненно, и Федора встретишь на складе…

Вышел я на порог дома после совещания с редактором, оглядел поселочек, и тут он показался мне и не таким крохотным, как в тот раз, когда я его впервые осматривал, и жизнь в нем не столь уж простой, как мне представлялось, когда мы сволакивали с баржи свою машину. Разговор с Федором не сулил ничего хорошего.

Грузчики перетаскивали мешки с берега, где их свалили, спешно разгружая баржи, и укладывали на территории склада в штабели высотой с двухэтажный дом. На самый верх поднимались по трапам, положенным на мешки. Среди грузчиков был и Федор, еще издали я заметил его высокую стройную фигуру. Я подошел к навальщикам, подставил свое плечо и двинулся по трапам. Свалил наверху штабеля один мешок, второй, третий, четвертый… Ритм труда захватил меня, я шагал в веренице грузчиков, стараясь не отставать от переднего. Во время перекура подсел к Федору на ящики, сложенные на снегу рядом с хрупкой, сизой коркой льда заберегов. За полоской льда чернела похожая на темное машинное масло, недвижимая вода протоки.

Федор скосил на меня отдававшие холодной синевой глаза, усмехнулся, но ничего не сказал.

— Почему ты полез под ящик, там, в трюме?.. — спросил я.

— А тебе-то что? — враждебно глянув на меня, в свою очередь спросил Федор. И вдруг, повернувшись ко мне и сощурившись, сказал: — Зачем про то Наталье говорил?

— Она спросила… — растерявшись, не ожидая такого вопроса, пробормотал я.

— Не в свое дело суешься… — с угрозой сказал Федор. — Нашелся соболезнователь!

— Так ты бы ей сам рассказал. — Раздражение охватило меня. — Что ты ей нервы дергаешь своими выходками? Жалко смотреть на нее. Притворяешься, будто тебе жизнь не дорога…

Федор вскочил, прошипел мне в лицо:

— Отойдем, поговорим…

— Поговорим! — Я тоже вскочил.