Путь на Индигирку

Мы — и Кирющенко в том числе — покорно двинулись наверх. Кажется, люди и впрямь остервенели, через десять минут злополучный ящик с печатной машиной стоял на палубе. С берега прибежал Стариков, грубо выругался — никогда до того я не слышал, чтобы он ругался — и погодя немного сказал:

— Молодцы!

Федор молча повернулся, глянул на меня, пробормотал:

— Получай свою типографию, герой! — и, усмехнувшись, пошел к борту на катер.

Луконин деловито огляделся вокруг, сказал, что надо будет собрать побольше трапов, положить один на другой и тогда только стягивать ящик на берег.

— Не убежит, завтра возьмемся… — добавил он.

Стариков смотрел вслед Федору и покачивал головой. Наконец сказал:

— Плывите, пришлете катер за мной, — и пошел опять на берег к грузам.

Грузчики, повеселев, шумно переговариваясь о том, как типография не давалась и как все-таки с ней сладили, пошли садиться на катер. Редактор Рябов, в помятом кителе, с выбившимися из-под шапки и прилипшими к потному лбу волосами, по пути на катер подошел ко мне и негромко сказал:

— Без этого синеглазого не вытащили бы, и газету не на чем было бы печатать. Поговори с ним, дай зарисовку в первый номер.

— Да! Вот так Федор! — сказал я. — Только сейчас он не станет разговаривать.

— Это верно, — согласился Рябов. — Почему-то обозлен на всех. Странный человек… — задумчиво проговорил он и отошел от меня, смешался с толпой грузчиков у борта, дожидавшихся своей очереди спуститься на катер.

Никто из команд судов не успел перейти в дома на берег, катер опять развез нас по пароходам и баржам. Луконин, Федор, я и еще несколько человек первыми высадились на «Индигирку», стоявшую уже в протоке. Спать, спать… Я отправился без ужина в свою каюту и, не раздеваясь, тяжело повалился на койку. Кто-то постучал в дверь.

— Входи, — пробормотал я, не поднимаясь с койки.

Дверь скрипнула. Я лежал, уткнувшись лицом в подушку, немного повернулся и одним глазом покосился на вошедшего. В каюте, прикрыв за собой дверь, стояла Наталья. Не по размеру большая телогрейка обвисла на ее плечах. Девушка смотрела на меня немного испуганно и молчала. Я медленно поднялся, сел на краю койки, потирая глаза.

— Извини, — сказала Наталья, — я ненадолго, сейчас уйду…

Я молчал, тупо уставившись в пол, не находя в себе силы подняться.

— Садись, — сказал я.

Наталья покачала головой.

— Что у вас произошло на барже? — спросила она.

— Федора чуть не придавило… — безразлично, все еще в полудреме сказал я.

— Боже мой!.. — тихо проговорила Наталья. — Как же так? Он ничего не говорит…

— Ящиком с печатной машиной… Данилов спас Федора… Если бы не Данилов…

Я испытывал странную физическую боль оттого, что мне не дают заснуть. Наталья смотрела на меня болезненным, страдальческим взглядом.

— У него несчастная судьба… — проговорила Наталья. — И еще это…

Сейчас мне было все равно, какая судьба у Федора. Сквозь не отпускавшую меня дрему я смутно вспоминал, что Рябов просил меня поговорить с Федором, написать о нем. Постепенно я стал засыпать, теряя представление о реальности, и очнулся, когда подбородком коснулся груди. Вздрогнул, выпрямился, у двери никого не было, Наталья ушла. Я с облегчением повалился на койку.

Утром проснулся посвежевшим, ломота в плечах и ногах прошла, наверное, стал привыкать к тяжелому труду. В каюту постучали, вошел Семен Рябов, я узнал его имя вчера в трюме.

— Долго спишь, — сказал он, — надо с баржи выгружать на берег печатную машину нашу. Семьсот килограммов, — добавил он, — мы теперь все на килограммы прикидываем: куль с мукой — восемьдесят, ящик с маслом — двадцать пять, куль колотого сахара — девяносто, ящик со стеклом — сто двадцать… А наша машина, поди ж ты, семьсот… Вот житуха пошла, — заметил он, совсем как сказал бы Луконин или Федор, и рассмеялся. — Местную лексику осваиваю. Закурить тут у тебя можно?

Он присел на край койки и принялся сворачивать из клочка газеты цигарку, насыпав на него крупно нарезанную, пахнущую медом махорку.

— Ты же папиросы куришь, — сказал я.

— Выпросил у ребят махры, тоже, знаешь, свой колорит…

Семен разжег цигарку, затянулся, каюта наполнилась синим, едким дымком, стало как-то уютнее.

— Да, все своими руками, правильно Васильев сказал, — поспешно одеваясь, заметил я.

— Тоже герой! — усмехаясь, сказал Рябов. — Энергичен, умен, и уважает его народ, а смотри, как он с этой «охотой»… Что-то я его не пойму.

— Посмотрим… — неопределенно сказал я. Васильев мне чем-то нравился, и не хотелось раньше времени осуждать его. Судить людей легко… — В этой глуши и в самом деле не так, как там… — я кивнул куда-то в сторону.