— Да, говорил. Для этого я и привел вас сюда. Этот крошка Ролло, он — машина, холодная, бесчувственная логическая машина.
— Ну и что?
— А то, что хороший писатель — не машина. Он пишет не умом, а сердцем, — Марми несколько раз стукнул себя в грудь. Хоскинс застонал.
— Что вы со мной делаете, Марми? Если вы опять заведете свою песню о душе и сердце писателя, я просто не выдержу, меня вырвет прямо здесь, сию же минуту. Давайте придерживаться обычной формулы: «Ради денег я напишу что угодно».
— Одну минуту, — сказал Марми. — Послушайте. Крошка Ролло поправил Шекспира. Вы сами указали на это. Крошка Ролло хотел, чтобы Шекспир сказал: «против роя смут». И он был прав с его машинной точки зрения. «На море смут» в данных обстоятельствах выступает как смешанная метафора. А вам не кажется, что Шекспир тоже это знал? Шекспир просто знал, когда нарушить правила, вот и все. Крошка Ролло — машина, которая правил нарушать не может. А хороший писатель может и должен. «Море смут» производит большее впечатление, в этом есть некая раскатистость, мощь. А то, что метафора смешанная, — пустяки, черт с ним.
Далее. Велев мне сменить место действия, вы руководствовались механическим правилом для поддержания напряженности повествования, поэтому, разумеется, крошка Ролло согласен с вами. Но я-то знаю, что обязан нарушить правила, чтобы не снизить глубокого эмоционального воздействия концовки, какой я ее вижу. В противном случае у меня получается механическая продукция, которую в состоянии выдать и компьютер.
— Но ведь… — начал было Хоскинс.
— Давайте голосуйте за механическое! Скажите еще, что мечтаете стать моим редактором, как крошка Ролло!
— Ладно, Марми, — с дрожью в голосе сказал Хоскинс, — я возьму рассказ в его нынешнем виде. Нет, не давайте его мне, пошлите почтой. Пойду поищу бар, если вы не против.
Он нахлобучил шляпу и повернулся, готовый уйти. Торгессон крикнул ему вслед:
— Пожалуйста, никому не рассказывайте о крошке Ролло!
Из-за хлопнувшей двери донеслось в ответ:
— Вы что, думаете я сошел с ума?
Удостоверившись, что Хоскинс ушел, Марми довольно потер руки.
— Великая вещь мозги, — сказал он и до упора вдавил палец в висок. — С каким удовольствием я продал этот рассказ, профессор. Эта сделка стоит всех предыдущих вместе взятых.
Он весело плюхнулся в ближайшее кресло. Торгессон посадил крошку Ролло себе на плечо.
— И все же, Мармадъюк, — мягко спросил он, — как бы вы поступили, если б крошка Ролло напечатал вместо своей версии вашу?
По лицу Марми пробежала грустная тень.
— Черт возьми, — сказал он, — как раз этого я от него и ждал.
МУХИ
— Мухи! — устало простонал Кендел Кейси и взмахнул рукой. Муха взвилась, покружилась и снова уселась на воротник его рубашки.
Откуда-то донеслось жужжание второй мухи.
— Не думал, что доведется с тобой встретиться, Кейси. И с тобой, Уинтроп. Или тебя уже положено называть преподобный Уинтроп?
— А ты, наверное, уже профессор Поллен? — поинтересовался Уинтроп, осторожно прикасаясь к золотоносной жиле старинной дружбы.
Собеседники пытались забраться в сброшенную двадцать лет назад оболочку. Извивались, корчились — и все равно не могли в нее влезть.
«За каким чертом, — раздраженно подумал Поллен, — по-напридумывали эти встречи выпускников колледжа?»
Горячие синие глаза Кейси по-прежнему светились бесцельным гневом второкурсника, который одновременно открыл для себя ум, безысходность и мораль циничной философии.
Кейси! Самый язвительный в колледже!
Таким он и остался. Двадцать лет спустя он все тот же. Кейси, самый язвительный в колледже. Поллен определил это по его манере бесцельно шевелить пальцами и двигать телом.
А Уинтроп? Ну, постарел, округлился, помягчал. Все-таки двадцать лет… Кожа порозовела, глазки залоснились. А вот спокойной уверенности так и не обрел. Видно по быстрой улыбке, никогда не сходящей с лица, словно он боялся, что, если она исчезнет, останется только мягкая, безвольная плоть.
Поллен устал истолковывать бесцельные подергивания мышц; устал от этой ненужной встречи и всего, что ему наговорили.
А может, они тоже изучают его? Могли ли они по едва заметному беспокойству в глазах заметить охватившее его кислое раздражение?
«Проклятие, — подумал Поллен. — Зачем я сюда пришел?»
Так они и стояли втроем, ожидая, пока кто-нибудь что-нибудь скажет и им удастся перетащить через пропасть лет хотя бы кусочек общего прошлого.
Первым попытался Поллен.
— Ты по-прежнему занимаешься химией, Кейси? — спросил он.
— Да, по-своему, — угрюмо ответил Кейси. — Я не такой ученый, какими считаетесь вы. Работаю над средствами от насекомых для Е. Дж. Линка в Чэтхэме.
— Вот как? — сказал Уинтроп. — Да, ты говорил, что собираешься заняться инсектицидами. Помнишь, Поллен? Неужели мухи тебя по-прежнему преследуют, Кейси?
— Не могу от них избавиться, — проворчал Кейси. — Я в нашей лаборатории считаюсь лучшим подопытным существом. В моем присутствии на мух не действует ничего. Кто-то однажды сказал, что я привлекаю их запахом.
Поллен помнил, кто это сказал.
— А может… — начал Уинтроп.
Поллен почувствовал: надвигается! — и напрягся.