Путь крови

– Знаете, она была очень смелой. Вы можете ею гордиться. Она сражалась до конца.

– Расскажите мне, – просто ответил Куинси.

И Колдмун начал рассказывать. Говорил он долго, а Куинси его слушал. Эта была захватывающая история, удивительная, запутанная, порой даже невероятная. Но в этом вся Алисия – в ней не было ничего ординарного. Он слушал о том, как она взяла чужое имя, как купила и отремонтировала отель, как пользовалась прибором, что произошло между ней и Эллерби, и так до безумного конца этой истории. Что-то в ней было настолько шокирующим, что Куинси отказывался поверить. Но Колдмун был основательным и практичным человеком, агентом ФБР. И Куинси каким-то образом почувствовал, что Колдмун давно знал о его приезде и заранее продумал, что он ему скажет.

Наконец агент замолчал, рассказ закончился. Куинси сделал глубокий, медленный вдох, как космонавт, проверяющий атмосферу неизвестного мира. Ему еще придется потратить немало времени на то, чтобы переварить эту историю, уловить смысл… Если он вообще это сможет. Как бы то ни было, Куинси ощутил, как с плеч спал невидимый груз.

– И еще кое-что. – Колдмун достал что-то из рюкзака и протянул Куинси.

Пожилой доктор развернул упакованный в бумагу сверток, и в нос ему ударил запах дыма. Это был томик «Антологии Спун-Ривер», сильно обугленный по нижнему краю. Но даже пламя не могло скрыть многолетнюю потрепанность книги с загнутыми, как собачьи ушки, страницами. Они говорили сами за себя.

Не сказав ни слова, он открыл книгу и увидел посвящение, написанное его рукой почти пятьдесят лет назад:

А. Р. от З. К.

Для меня ты всегда будешь «тем великим социальным кочевником, рыщущим на задворках послушного, напуганного порядка».

Берри-Пэтч. 22.04.72.

Посвящение и вызванные им воспоминания переполнили Куинси эмоциями. А чуть ниже этих выцветших слов он увидел другую надпись, куда более свежую:

Когда-то я была кочевником. Но все эти годы странствий ты всегда, всегда оставался моей путеводной звездой.

«Мне постоянство правит круг
И возвратит меня к истоку»[102].

Алисия

Куинси сжимал книгу так крепко, что у него задрожали руки. Он заметил это и расслабил пальцы, борясь со слезами.

– Я посмотрел, откуда это, – сказал Колдмун.

– Джон Донн, – ответил Куинси, по-прежнему глядя на надпись.

– Да.

Они сидели в молчании. Куинси держал книгу и легонько ее поглаживал, словно это была чья-то рука. Наконец он поднял голову:

– Так когда я смогу увидеться с Пендергастом?

– Простите, но это невозможно.

Колдмун помедлил с ответом, и Куинси внимательно посмотрел на него.

– Что-то плохое, да? – спросил Куинси. – С ним что-то случилось?

– Врачи слишком восприимчивы, – сказал Колдмун.

Снова опустилась тишина, официантка наполнила им чашки. Куинси заметил, что она и в самом деле налила Колдмуну кофе из другого кофейника, вместе с осадком.

– Вы не ошиблись насчет официантки, – сказал он. – Это ужасно.

– Вовсе нет. За этим я сюда и пришел. Она сберегает для меня самое лучшее, а я даю ей соответствующие чаевые. – Колдмун сделал глоток и поставил чашку с удовлетворенным видом. – Так куда вы теперь?

Куинси пожал плечами:

– Бог знает. Жизнь – странная штука. Годы одиночества, внезапная надежда, а теперь это. Не знаю. Наверное, я просто об этом не задумывался… То есть дальше того, чтобы приехать сюда.

Колдмун кивнул:

– У моего народа есть пословица: «Жизнь – это путешествие, а не пункт назначения».

– Неправда. Это написал Ральф Уолдо Эмерсон[103].

Еще одна короткая пауза.

– Вот черт! – проворчал Колдмун.

– Но попытка была хорошая.

Колдмун взглянул на часы:

– Послушайте, у меня есть немного времени, вечер свободен. Давайте снимем вам номер в отеле, а потом, может быть, перехватим пивка.

– Давайте лучше возьмем пиво прямо сейчас. Там, снаружи, проклятое болото.

Колдмун снова улыбнулся, слабо, но искренне.

– Я знал, что под этой сухой, суровой внешностью скрывается то, что мне нравится.

Он встал, допил кофе, бросил двадцатку на стол и проводил медленно бредущего, превозмогающего боль старика к выходу.

80

Тусклые лучи утреннего солнца, пробиваясь сквозь густую завесу пыли и угольного дыма, падали на широкую авеню в западно-центральной части Манхэттена. Но это было другое солнце и другой город.

Там, где Бродвей пересекал Седьмую авеню, грунтовая дорога была покрыта выбоинами от бесчисленных конских копыт, фургонов и тележек. Ее утоптали настолько, что она не уступала в твердости цементу, за исключением грязных участков вокруг желобов канатного трамвая и утопавших в навозе коновязей.

Перекресток носил название Лонгакр, и только через двадцать пять лет он станет известен как Таймс-сквер. Это был центр «экипажной торговли», отдаленный район быстро растущего города с конюшнями и каретными мастерскими.