Путь хирурга. Полвека в СССР

— Знаешь, как приятно было получить твою телеграмму в день вторжения! Очень важно знать, что есть друзья — я был растроган. Мы все в моей стране потеряли в тот день веру в Россию. Но было бы еще горше узнать, что политика прервала нашу с тобой дружбу. Как ты не побоялся дать в Чехословакию телеграмму сочувствия? — это ведь было опасно.

— Дорогой Милош, самое опасное в жизни — это потерять свое личное достоинство. Если бы я не дал телеграмму, я бы чувствовал себя предателем по отношению к тебе. Получалось бы, что я молча поддерживал вторжение. Я хотел показать тебе мое истинное отношение к тому ужасному политическому преступлению. Это было делом моего личного достоинства.

Хотя встреча наша была радостной и символической, я изменил русскому обычаю крепко выпить — назавтра предстояла операция. На новой машине Милоша — он с гордостью показал мне большой американский «шевроле», который купил за австрийские шиллинги, мы поехали в клинику. Клиника поразила небольшими размерами — трехэтажное красное кирпичное строение в старом европейском стиле. Внутри тоже все миниатюрное и очень чистое — по-немецки. Я подумал: «Ну, в Москве клиника у меня будет намного больше, хотя вряд ли чище».

Милош подвел меня к моему завтрашнему пациенту:

— Володька, вот твой больной.

Его звали Вольфганг Кирш, ему 26 лет, но он ухе три года инвалид — после тяжелой аварии оба его локтя обездвижены. Я буду делать операцию на правом суставе, и если все пройдет удачно, Милош потом сделает на левом.

— Можно посмотреть операционную? Я хочу представить себе, как все будет расположено.

Мне приходилось два-три раза оперировать по приглашениям коллег в других больницах, но еще никогда за границей. Операционная тоже небольшая, над ней стеклянный купол для гостей и студентов — наблюдать сверху. Я осматривался и мысленно располагал себя и ассистентов вокруг стола. Милош спросил:

— Тебе не нравится позиция стола, ты хочешь что-то поменять?

— Нет, ничего. Я просто репетирую в уме ход операции.

Утром все готово без суеты — немецкая пунктуальность во всем. Поразило меня обилие превосходных немецких и западных хирургических инструментов. У нас этого не было совсем. Сказывалась старая техническая культура Германии и то, что экономические контакты с другими странами были свободней. Мои ассистенты — сам Милош и два его сотрудника, один — его сын-студент, тоже Милош. Он учился в Чехословакии, но на два года был переведен в Германию. Это тоже признак более широких деловых контактов.

Смотреть мою операцию через купол сверху собрались все врачи клиники, пришли некоторые профессора-хирурги из других клиник и студенты — это первая подобная операция в Германии и впервые здесь оперирует советский хирург. У меня такой аудитории еще никогда не было. К моему удивлению, операцию снимали для хроники телевидения и фотографировали для журналов.

— Смотри, Володька, какую рекламу я тебе сделал — на всю Европу! — шепнул Милош.

Было чертовски приятно делать операцию с ним, моим первым иностранным другом. Я волновался, как любой гастролер на первом представлении за границей, тем более что многое в операционной технике было для меня ново.

Перерезанные мелкие сосуды там не перевязывали нитками, по старинке, как делали мы в России, а останавливали кровь новым способом — прикосновением электроприжигателя. Я сделал большой разрез, прижег сосуды кожи, склонился над локтем и тогда отключился от всего — профессионально сосредоточился на операции. Она оказалась сверхтрудная: кости крепко срослись, как спаялись, полтора часа пришлось их разбивать и отделять с большой осторожностью, чтобы не повредить близкие основные сосуды и нервы. Милош время от времени комментировал мои действия по-немецки для аудитории над нами. Покончив с этим тяжелым этапом, я вздохнул легче и шепнул ему, подмигнув:

— Ну и задачу ты мне задал — не мог, что ли, подобрать случай полегче?

— Володька, я верю в тебя и поэтому выбрал случай потяжелей, — тоже подмигнув.

Мы говорили по-русски, нас не понимали.

Операция шла четыре часа, я зашил рану, наложил повязку и пошел с Милошем отдыхать в его кабинет. Пропотел я сильно, потерял много влаги, принял душ, а потом расслабленно сидел и жадно пил холодное немецкое пиво, обсуждая с Милошем операцию. Подошло время обеда, он повел меня на верхний этаж:

— Володька, пойдем на mittagessen (еда в середине дня — обед).

Там за длинным столом сидели все сотрудники клиники — врачи, сестры и санитарки.

— У нас традиция — мы всегда обедаем все вместе, — объяснил Милош.

Каждый сказал другому: «Guten appetite». Всем подали одни и те же блюда с обязательной для немцев их любимой вареной картошкой. Ели все молча — за едой разговаривать не полагается. Я подумал: «Хорошо бы ввести традицию обшей еды в моей новой клинике — общий стол сближает людей. Только нигде в России я такого не видел — как советская власть людей ни приучала, но чувства общей дисциплины у них все равно нет; общий стол вряд ли привьется».

Закончили обед, я сказал Милошу:

— Очень мне понравилась ваша традиция есть вместе.