Путь к Софии

Приказ летучему отряду Красного Креста, в котором состояли Климент и его друзья, отправиться как можно скорее к Верхнему Богрову застал его в селении Потоп. Целый день они прислушивались к далекой орудийной канонаде, доносившейся со стороны Ташкесена, говорили только о ней и были готовы в любую минуту отбыть туда. Но неожиданно, часа за два до того, как стемнело, началась орудийная стрельба в прямо противоположном направлении. Ночью горизонт на юго-западе полыхал от зарева пожарищ. Рано утром примчался верхом на коне Сергей Кареев, которого все время влекло к медикам. Он принес страшную весть. Со стороны Софии начала наступление огромная армия Сулеймана. Отряд генерала Вельяминова, оставленный для прикрытия главных русских сил с тыла, был смят и отступил. У селения Верхний Богров происходило отчаянное сражение. Вместе с двумя стрелковыми ротами и эскадроном уланов, стоявших в Потопе, летучий отряд торопился как можно быстрее прибыть к месту боя.

Стрелковые роты и уланы тронулись сразу же. Но санитарный отряд нуждался в повозках, так как его линейки остались по ту сторону Балкан. А найти сейчас в селе эти повозки, когда через него уже прошли интенданты стольких воинских частей, было делом нелегким. Крестьяне стали уже прятать лошадей и других тягловых животных. Но распространившаяся сейчас тревожная весть и далекие пожарища, подсказывавшие жителям села, что их ждет такая же участь, если братушки не остановят турок, размягчила их сердца. Не прошло и часа, как перед перевязочным пунктом стояло уже с десяток повозок и человек двадцать молодых мужиков — добровольцев, готовых двинуться вместе с санитарным отрядом.

В первой повозке сидели доктор Григоревич, доктор Бубнов и старшая сестра Кузьмина. Во второй повозке — доктор Бакулин и фельдшер Цамай, состязавшийся в пении с сестрой милосердия Варей — некрасивой, но веселой девушкой, про которую Бакулин всегда говорил, что после войны он обязательно женится на ней только потому, что она хорошо поет. Климент и Ксения ехали в третьей повозке, а так как к Ксении подсела Нина Тимохина, корнет Кареев привязал поводок своей лошади к чеке их повозки и остался с ними. В остальных повозках разместились еще два фельдшера, санитары и молодые крестьяне из Потопа; иные из них были вооружены турецкими ружьями.

В скором времени запряженные малорослыми, тощими лошаденками повозки выбрались из горловины ущелья и покатили по извилистой дороге вниз к равнине. Далеко впереди дымились горевшие ночью села. Время от времени горизонт светлел, грохотал, гремел, словно там сталкивались огромные грозовые тучи. А небо было одинаково серым, неподвижным.

Слушая эти страшные звуки и глядя на траурные знамена далеких дымов, Климент с содроганием думал об ужасах войны, но не о тех, которые он увидит сам скоро, а о тех, которых ему не увидеть; их воплощали пламя и дым, и неописуемые страдания, о которых никогда не будут ни говорить, ни писать.

А что сейчас происходит в Софии? С нашими? С Андреа? Мысль об Андреа особенно тревожила его. Но, чтобы ни думал о нем Климент — что брат в руках турок или же что ему уже никогда не доведется увидеться с ним, — по телу его пробегала дрожь, а на лбу выступал холодный пот. Он чувствовал свою вину перед ним, чувствовал, что вел себя по отношению к нему преступным образом. Надо было сразу же, как только их освободили, вернуться! Теперь Андреа, может быть, страдает из-за его легкомыслия... Легкомыслие ли? Безумие, безумие! Кто знает, а не остался ли он здесь ради Ксении? Это была новая мысль, и Климент сам удивился ей.

«Даже если это и так, в чем вина Ксении? Нет, один я виноват — пленился ее кокетством, ее глазами, ее живостью... Ну вот, я опять... Разве это ее грех? И разве она не держится со мной, как со всеми? Я ведь с самого первого дня знал про князя. А теперь оказалось, что в душе она совсем не такая, какой представляется, что она очень несчастна, что страдает из-за чего-то, а из-за чего — сама не знает... А может быть, и знает... Знает, раз это знаю я».

Он повернул голову. Поглядел на нее незаметно. Ксения распахнула свою красивую шубку и, протянув руку, старалась приманить к себе лошадь, бегущую следом за их повозкой. Она была оживлена, что-то говорила Сергею Карееву, кричала санитарам в задней повозке. Глядя на нее, любой бы сказал: какой беззаботный человек — даже теперь, когда все вокруг содрогается от ужасов войны, она весела. А ведь она совсем не такая. После того разговора, когда князь попросил его проводить ее, — да, да, именно в тот вечер он обнаружил, что она страдает...