Путь к Софии

— «Командующим Арабаконакским фронтом по приказу падишаха назначаю генерал-лейтенанта Шакир-пашу, до настоящего времени командовавшего корпусом. Точка. Предложенные Мехмедом Али планы отвергаются как несостоятельные и преступно ставящие под угрозу безопасность империи. Точка. Распоряжение об обороне перевала и крепости София остаются в силе до прибытия подкреплений в составе четырех пехотных дивизий, артиллерии и конницы, которые будут переброшены с Русенского фронта, и до моего личного прибытия. Точка. Милостью его императорского величества султана главнокомандующий европейскими армиями маршал Сулейман-паша».

— Поздравляю! — воскликнул Реджиб, тотчас же подойдя к вновь назначенному командующему фронтом, а в его круглых глазах вспыхивали искорки зависти.

— Воля аллаха! — сказал ошеломленный Шакир, взял расшифрованную телеграмму и внимательно прочитал ее.

— Воля аллаха! — повторил он уже твердым голосом, и Валентайн Бейкер уже не сомневался в значении этих слов: никаких новых планов, никаких распоряжений; положение на фронте не изменится, хотя и ожидается прибытие значительных подкреплений и самого Сулеймана...

Глава 19

Вечером Климент принес новость: назначен новый комендант города — маршал Осман Нури-паша. Говорили, будто он был ранен в ногу на фронте и потому переведен на тыловую службу.

— Обрати внимание на имя нового коменданта! — сказал Климент, покуривая свою трубку.

Они были одни в комнате и собирались ложиться спать.

— А что ты нашел в нем особенного? — спросил Андреа, по привычке подходя к окну.

— Я бы сказал, что его как нарочно подбирали... Осман, как плевенский Осман... И Нури — свет, блеск, священный победный огонь! Понимаешь? Это символично! Между прочим, план превращения Софии в крепость осуществляется полным ходом! Нынче утром вместе с Османом Нури прибыли из Салоник четыре обоза с боеприпасами и мукой. Да, заметь, с боеприпасами и мукой! Вспомни про мистера Гея и про ужасы, о которых он рассказывал... Ты понимаешь, кому достанется эта мука? Надо сказать отцу, чтобы он прикупил мешок-другой. И оливкового масла. Андреа, ты, кажется, меня не слушаешь?

— Что? — обернулся к нему Андреа.

Он все еще стоял у окна и смотрел на дом Задгорских.

— Черт побери, я ему толкую, толкую... Да что это ты все туда глазеешь? Брось, пускай живут, как им нравится. Ты хоть слышал, что Софию превращают в крепость? — добавил насмешливо Климент и начал раздеваться.

— Если они воображают, что эти допотопные редуты — крепость...

— Теперь уж не об этих редутах речь!

Климент улыбнулся, вспомнив, как он в таинственной обстановке слушал сухой бесстрастный голос, излагавший константинопольский план превращения города и его окрестностей в крепость.

Но прошло всего два дня, и город узнал, что у вновь назначенного коменданта имеются и свои собственные идеи обороны города. «Приказываю, — говорилось в распоряжении, которое глашатай прочитал в чаршии и перед церковью святого Крала, — всем подданным его императорского величества султана из Софии и окрестных сел, немусульманам, не достигшим пятидесяти пяти лет и годным к работе, явиться завтра на рассвете на площадь перед Митрополией. Все эти люди будут оттуда выведены за городской ров, где им предстоит работать ежедневно на укреплениях до окончательного их завершения, согласно выработанному для этой цели плану. Каждый должен иметь при себе необходимый инструмент и еду, так как в эти важные для государства его императорского величества дни усердный труд будет считаться добровольной повинностью», — и так далее, и так далее.

В конце говорилось, что тот, кто не пожелает работать на строительстве укреплений, должен внести три золотые лиры за один день (выкуп неимоверно высокий, явно назначенный с определенной целью), а тот, кто не явится или откажется выполнить свой долг, будет заключен в тюрьму.

Филипп Задгорский и другие молодые люди из богатых чорбаджийских семей немедля внесли выкуп. Климент, как мобилизованный врач, был освобожден от другой повинности. А Андреа и Коста пошли на работы вместе с бай Анани и его сыновьями, вместе с сапожником Герасимом и сотнями других софийцев. Пошли работать и многие из людей барона Гирша, но те по доброй воле, от безделья и за высокую плату — они были техниками и инженерами, а оказалось, что самая большая нужда именно в этих специалистах.

— А, черт подери!..

— Что опять, Андреа?

— И на другой руке волдырь.

— Лопнул?

— Нет еще, — сквозь зубы сказал Андреа, выпрямляя спину.

Тяжело дыша, он оперся на мотыгу и стал рассматривать распухшую грязную руку.

— На... Перевяжи и эту, — сказал Коста, копавший рядом, и дал ему носовой платок.

— Эх, учитель, учитель! — сокрушенно заметил жилистый коренастый шоп, дальняя родня бай Анани, недавно перебравшийся в город. Он не снимал кожушка, хотя и лоб и шея его были покрыты потом. — В таких руках, как у тебя, только карандаш держать, а не мотыгу…

Все, кто копал поблизости, рассмеялись.

— Будет тебе, Тодор! — прикрикнул на него бай Анани. — Он молодец, наш учитель. Белоручки все в городе остались, кум!