Путь к Софии

Разговор становился все более тягостным для Климента. Он никогда особенно не интересовался психиатрией. А еще меньше разновидностями алкоголизма, который всегда вызывал у него отвращение. Каждое слово наблюдательного Трюбнера напоминало ему про Андреа и про необходимость как можно скорее его разыскать. Но как теперь уйдешь? «Зачем я его взял? — каялся Климент. — Зачем согласился?.. Нет, пускай Грин делает что хочет, я должен идти к нему!»

— Вы упомянули о желании говорить, Трюбнер. И наблюдаемый говорил отчетливо? Внятно? — услышал Климент голос Грина.

— Не особенно, доктор. Налицо тремор языка. Это, разумеется, ведет к расстройству речи...

— Алкогольный псевдопаралич, — кратко пояснил другой Трюбнер. И Климент опять запутался, кто из них Петер и кто Пауль.

— А в чем выражается «резко выраженная активность»?

— Внезапные, неспровоцированные насилия, нанесение побоев...

— Желание убивать, — добавил другой Трюбнер.

— Верно. А самоизбиение? Самоубийство? До этого не доходило?

Вопросы Грина следовали один за другим. Они, видимо, не были просто любопытством, они били все время в одну цель, они к чему-то подводили, и этот его настойчивый интерес больше всего удерживал Климента. Как ему уйти именно теперь?

— Нет, доктор, во время наших наблюдений мы не сталкивались с такими симптомами. И вообще мы считаем, что в данном случае проявление может быть только внешним. От субъекта к объекту.

— Да, и я так считал, — задумчиво произнес Грин.

Братья Трюбнеры быстро переглянулись. Что мелькнуло у них в глазах? Удивление? Недоверие? Боязнь, что их опередили?

— Вы? — спросили они в один голос.

Грин вытянул губы трубочкой, расправил широкие плечи и сказал сухо:

— Да... Недавно и у меня был подобный случай. Впрочем, это было позавчера.

«Позавчера? Разве это могло быть позавчера?» — усомнился Климент. Но припомнил, что в тот день Грин был в лазарете только до обеда и что Амир и Сен-Клер куда-то его увезли.

— Нам будет особенно полезно послушать, — сказал один из Трюбнеров.

— В самом деле, любопытно... Расскажите, Грин! Но сначала ваше здоровье! Выпьем! — зашумели все сразу.

— Нет. Тот случай, строго говоря, не относится к опьянению алкоголем, — уклончиво сказал Грин. Видимо, ему не хотелось особенно распространяться, но близнецы так и ели его глазами, и он заколебался.

— Ну хорошо, — улыбнулся он, внезапно разгадав их опасения. — Дело было очень простое и вообще не научного характера... Один человек должен был заговорить.

— Русский шпион? — спросил Гайдани.

— Это неважно. Вы сами знаете, что в таких случаях истязании не всегда дают результат. («Позавчера... русский шпион… истязания»... — проносилось в мозгу Климента.) Итак, понадобилась и моя помощь. Я сделал ему комбинированный укол из кокаина и кое-каких других восточных наркотиков...

— Каких? В какой дозировке? — наседали на него братья Трюбнеры.

Климент замер. Неужели поймали Дяко? Неужели поймали?

— Важно не это, а реакция! — отмахнулся от них Грин. — Я был уверен, господа, что он заговорит и не понадобится применять столь отвратительные мне пытки, неизбежно сопутствующие войне. Начальное воздействие наркотиков вам известно; при сочетании их оно усиливается. Улучшение самочувствия, корреляция движений, а в моем случае прежде всего то специфическое раздражение, которое ведет к недержанию речи...

«Зачем он так подробно объясняет? Ведь самое важное, решающее — выяснить, был ли это Дяко и что он сказал», — лихорадочно думал Климент, а на лбу у него выступали капельки холодного пота.

— Мне кажется, доктор, что активность проявления зависит и от конституции пациента? — с трудом владея голосом, спросил он.

— Это вы верно подметили, Будэнов. Действительно, он... то есть тот, о ком идет речь, производил впечатление человека стойкого, даже очень стойкого — здоровый, кряжистый, упрямый, типичный болгарский крестьянин, самое большее лет сорока...

«Это Дяко. Все пропало. — Климент бросил взгляд туда, где только что стоял Андреа, но там его уже не было. — Куда он девался? Надо поскорей отсюда убраться... Бежать. Нет, сейчас важно узнать, что сказал им Дяко!»

— Вы разжигаете наше любопытство, коллега, — нетерпеливо сказал Гайдани.

— В самом деле! Так что же, заговорил ваш пациент? — посыпались вопросы.

— Заговорил. («Заговорил! Выдал! Что же будет? Почему же нас еще не арестовали?») Но тут-то и началось нечто непредвиденное, — увлекаясь, продолжал Грин. — Этот подопытный феномен занимает меня вот уже третий день. Да, он заговорил, причем без всякого тремора, внятно и отчетливо, но что особенно важно — он это осознал, господа!

— Как осознал?

— Осознал, что начал выдавать, откуда получил сведения... («Выдал!») И в тот момент, когда он готов был назвать имена, да, как раз тогда, когда, согласно вашим данным, господа, да и по моему мнению, активность могла быть только внешней...

— От субъекта к объекту...

— Да... Он... тот, о ком идет речь... выхватил откуда-то нож и вонзил его себе в сердце.

— Невозможно!