Путь к славе, или Разговоры с Манном

— Черные будут ездить вместе с белыми, — пояснил Андре. — Мы начнем в столице и проедем до Бирмингема. Будем сидеть, где пожелаем, со всеми удобствами, с какими пожелаем: ведь закон же говорит, что все это мы имеем право делать. Но все это требует организации, Джеки. Вот о чем я твержу: организация.

— А что же… Я хочу сказать, почему вы ко мне пришли с этим?

— Мы пришли к вам за поддержкой. Мы пришли к вам за тем, чтобы вы одолжили нам свое имя. Понимаете, мы устраиваем протест или марш, а про нас пишут: «Черные агитаторы чинят беспорядки». А если мы привлечем в свои ряды кого-то вроде вас, тогда все будет истолковано иначе: «Джеки Манн возглавляет демонстрацию, чтобы положить конец сегрегации».

— Вы так говорите, будто я — звезда.

— А разве нет? Куда бы я ни повернулся — везде натыкаюсь на ваше имя.

— Ну не настолько же я… Меня недостаточно знают. — Говоря это, я испытывал неловкость.

Андре поглядел на Морриса, как бы ища подтверждения тому, что мои увертки, которым он был свидетель, ему не померещились.

Моррис поджал губы.

Андре продолжал:

— Вас знают гораздо больше, чем кого-нибудь из нас.

— Но это же не… Я же не Гарри Белафонте. Я просто комик.

— Как и Грегори Дик! — набросился на меня Моррис.

— Но это же его конек. Понимаешь? Он же скорее… Ну да, конечно, он комик, но скорее он активист.

— А ты тогда кто? Анти-активист? — Язвительная реплика Морриса будто кнутом щелкнула меня.

Андре попытался выступить посредником:

— Мы же не просим вас маршировать в первых рядах. Мы просто ищем помощи, хоть какой-нибудь поддержки. Вы показываетесь, а толпа делает свое дело. — Пауза. — Ну, так вы согласны или нет?

Согласиться на это? Связаться с политической группировкой, с чьей политикой я только что познакомился? Согласиться-то можно. Если не считать того, что я очень долго не мог попасть в шоу Фрэн, своего друга, лишь потому, что я чернокожий. Сколько же времени должно пройти, чтобы попасть в шоу Салливана, если агитируешь за расовое равноправие?

Я помедлил с ответом на вопрос Андре. Всего какую-то секунду. Но эта секунда оказалась чересчур долгой для Морриса.

— Черт с тобой! — Он вскочил со стула, брезгливым жестом отмахнулся от меня и сказал Андре: — Я же говорил, к нему бесполезно было приходить.

— Что значит беспо…

Подступив ко мне вплотную:

— Да все, о чем он заботится, — это легкая жизнь. Он не захочет расстраивать своего хозяина.

— Ты появляешься откуда-то раз в два года, обвиняешь меня в том, что я бросил свой народ, а потом хочешь, чтобы по одному твоему слову я растоптал свою карьеру, да?

— Карьеру ручного ниггера?

— Да, пусть я ручной ниггер. А знаешь, почему я — ручной ниггер? Потому что я как следует поломал спину, чтобы обзавестись таким домом, где можно быть ручным ниггером. Да, я ручной ниггер, у которого есть большой «кадиллак», я ниггер, который щеголяет в дорогих часах и отличной одежде. И единственное, что хуже всего этого, — быть ниггером, у которого ни хрена нет и который заявляется ко мне за милостями.

Я говорил смешные вещи, но надеялся, что их больно будет слышать. Судя по взгляду Морриса, брошенному на меня («Плеваться от тебя хочется»), я понял, что мой расчет оправдался.

Тут он сказал:

— Если я и ниггер, у которого ни хрена нет, так это благодаря таким братьям, как ты. Вместо того, чтобы включиться в наше движение, ты слишком занят продвижением по своей карьерной лестнице. Тебе некогда: ты все время живешь в своих отелях для белых, обедаешь в своих белых ресторанах — и даже не знаешь, какое время на дворе.

— Но ведь это и зовется интеграцией. Я же делаю как раз то, за что вы боретесь: живу, где хочу, обедаю, где мне нравится.

Моррис спросил:

— А много ли ты видишь в этих своих отелях и ресторанах других чернокожих — кроме тех, кто убирает со столов? Когда туда пускают тебя одного, это не интеграция: это — предательство. Если бы ты хоть раз узнал, каково это — быть чернокожим, — тут он потер вмятину на виске, — тогда бы понял, в чем разница. — Он сказал Андре: — Мы тут только время зря теряем, — и ушел.

Андре помялся, тоже приготовившись уходить, но, не желая вылетать пулей, а, быть может, надеясь, что за то время, пока он дойдет до двери, я еще передумаю.

Я лишь предложил сделать пожертвование, выписать чек. Выписал. Андре взял его и ушел.

Черт с ним! С ним и с Моррисом! Особенно с Моррисом, с его упертой башкой — приходит тут, ведет себя так, как будто я только и знаю, что в роскоши купаюсь. Как будто мне самому не известно, что это такое — быть чернокожим.

И тут я вспылил. Меня охватил такой гнев, какого я уже давно не испытывал. Мне вспомнилось, как я одиноко шагал по темному шоссе во Флориде. Вспомнилось, как я глядел в глаза смерти. Когда ты один, ночью, в южном штате, и напротив тебя стоят трое расистов, дыша на тебя утроенной ненавистью… вот тогда ты постигаешь, что значит быть чернокожим. Но все мое негодование растрачивалось впустую. Я находился в квартире один и, как всегда, выбрал неподходящее время для того, чтобы пылать праведным гневом.