Путь к себе. Отчим

В классе знали, что Сережа не терпел оскорблений и, вообще-то обладая характером покладистым, становился просто невменяемым, если на него поднимали руку.

Мгновенно, вспышкой, возник в памяти прием: Сережа наступил на ногу Гунда, ударил головой ниже ключицы…

И Гунд уже корчился на земле.

Но тут раздался свисток милиционера, спешившего через дорогу. Гунд успел вскочить на ноги и юркнуть в темный туннель школьного двора. Там он, конечно, перемахнет через забор и очутится на другой улице.

Сережа не собирался бежать от милиционера, и тот положил тяжелую руку на его плечо.

— Совсем озверели? Ты чего затеял? — сурово спросил пожилой сержант, в упор рассматривая измазанное кровью лицо задержанного.

— Это наше дело… — высвобождая плечо, ответил Сережа.

— Пойдем в школу, — сердито приказал сержант. — Я тебе покажу, чье это дело.

В учительской оказался завуч Федор Федорович, с которым ребята предпочитали встречаться пореже. Он был неумолимо строг и не склонен разбираться в душевных нюансах драчунов.

Милиционер привел с улицы окровавленного ученика, который не отрицал, что с кем-то дрался и даже повалил того на землю. Фамилию поверженного он назвать отказался, а самому милиционеру грубил.

Завуч недовольно поглаживал седые волосы. Ведь однажды внушал уже этому Лепихину, что вспыльчивость его до добра не доведет. Сколько можно?

Поблагодарив сержанта, заверив его, что дело так оставлено не будет, Федор Федорович, когда дверь за стражем законности закрылась, обрушил на Лепихина град упреков:

— Школу позоришь?! Драки затеваешь? Погляди на свою физиономию! Марш под умывальник!

Если бы Федор Федорович поговорил участливо, поинтересовался, что именно произошло на улице, Сережа, возможно, все бы правдиво рассказал, не называя Гунда. Но сейчас он молча повернулся и пошел умываться, а по дороге домой решил в происшествие маму не посвящать. Зачем попусту расстраивать? Да чего доброго, мама еще тоже заподозрит, что именно он виновник драки или, что того хуже, пойдет объясняться с Гундом, его родителями, завучем. Хотя в рассказе маме можно все смягчить…

Но Сережа не признавал ложь даже «во спасение».

Он, правда, рассказал о происшествии Платоше, а через неделю начисто забыл о стычке с Гундом. Были дела поважнее: в «Звездном городке» запускали новую ракету.

— Пожалуйста, дожили до милицейского привода! Дальше идти некуда, — гневно говорила Раиса Ивановна по дороге домой.

Виталий Андреевич продолжал ее успокаивать, но и сам с обидой думал о Сереже: «Вот тебе и откровенность, правдивость. Совсем мы его не знаем и мало для него значим».

Сережа, едва открыв дверь родителям, сразу же почувствовал что-то недоброе.

Отец, не глядя на него, прошел в свою комнату, а мать сказала с негодованием:

— Докатился!

«Значит, Федор Федорович свое сделал, — с горечью подумал Сережа. — Вот не ожидал, что все так погано обернется».

— Что же ты молчал, нас обманывал?

— Неправду! — возмутился. Сережа. — Я не обманывал. Не хотел вас огорчать.

— Какой чуткий! Только ты один знаешь, что правдиво, а что нет? — Раиса Ивановна с ожесточением бросила на диван свою одежду. — Наказание мое! У других сыновья как сыновья, а этот — олух царя небесного…

— Не оскорбляй меня! — срывающимся голосом крикнул Сережа. — Я — человек.

— Человек? — все более распаляясь, грозно переспросила Раиса Ивановна. — Человек с приводом, вот ты кто! Так рождаются преступники. Вот возьму ремень да отстегаю…

Сережа побледнел, темные волоски над его верхней губой проступили яснее.

— Только попробуй!

— Ах, ты еще смеешь с матерью так разговаривать?

— Смею!

Раиса Ивановна подбежала к сыну вплотную.

Он стоял, сжав кулаки, дрожа от возбуждения. «Боже мой, глаза Станислава!» — с ужасом подумала она, когда Сергей замахнулся, не то отстраняясь, не то наступая.

В это время из соседней комнаты вышел Виталий Андреевич. Увидев искаженное лицо Сергея, руку, занесенную над матерью, он, рывком преодолев расстояние, толкнул Сергея в плечо. Сергей упал на диван, но мгновенно вскочил, раздувая ноздри:

— Не имеешь права!

— Нет имеет, я разрешаю! — глотая слезы, крикнула Раиса Ивановна.

— А я никому не разрешаю, — хриплым, словно сорванным голосом сказал Сережа.

— Тогда можешь идти жить к своему папочке!

— И пойду!

Он сдернул с вешалки пальто и выбежал из комнаты.

Холодный ноябрьский ветер подействовал успокаивающе. Сережа стал приходить в себя, медленно пошел вверх по Буденновскому.

Громыхал где-то на крыше сорванный лист железа. Зябко темнела на фронтоне цирка наездница, сдерживающая коней, впряженных в колесницу. Замерли на путях темные вагоны трамваев: видно, оборвался провод. Свирепый восточный ветер Черных земель, разбойничая, обшаривал пустынные улицы, нес колкий снег. На тротуаре огромными червями корчились стручки акации.

— Сережа чувствовал себя бездомным, несправедливо обиженным щенком. Думал о матери: «Она только и знает: „Подрасти еще“, „Не рассуждай“, „Делай, что велят!“ Будто ничтожество я, и нет у меня своей воли. Меня если попросить по-хорошему, я все сделаю. А они… рукоприкладство…»

Сережа и раньше пытался защищаться.