Путь к отцу

Снова будто волной накатила тоска в груди. Она под­ня­ла глаза к красному углу. Там иконы Вседержителя и Вла­ди­мир­ская — это Кирилл повесил, чтобы молиться перед едой. Сколько уж раз она смотрела на них, сколько раз крестилась — только молчало сердце в ответ на эти вопрошающие глаза.

И вдруг сами собой полились слова молитвы. Много раз слышанные холодным умом, ожили и зажгли в сердце огонек. Откуда-то из самой глубины всплывала живая молитва, разрасталась, наполняла все ее существо.

...Борис прислонился спиной к влажной глине своей темницы, поднял глаза к темнеющему небу и снова погрузился в воспоминания о последнем бое.

Упоение стихией схватки! Острое ощущение близости смерти! Шквал огня с обеих сторон, всепотрясающие волны взрывов, свист пуль и осколков, пунктиры трассеров, жар крови, закипающей в жилах! И-и-й-э-эх-х-х!

Но вот... снарядом снесло голову лейтенанту, а руки его все еще сжимали автомат и посылали последнюю очередь в горящее небо.

Разорвало на части Димку, обдав соседей кровавой пеной. Ди-и-и-м-ка-а-а!

В кипении ужаса, в ревущем пламени гнева, в провале отчаяния Борис изрыгал проклятья врагам и поливал огненным свинцом ненавистных «духов».

Эх, если бы дотянуться до вас, ублюдки! Ррррр-азорррррвал бы вас, гады, на куски, расколол бы ваши гнилые черепушки вот этими ррр-уками!

Смерть, смерть, смерть, смерть вам и вашим бабам, которые вас рожают, детям вашим, которые вырастут и тоже станут моими врагами! Не-на-ви-жжжу!!! Сме-е-ерррррть!..

Взрыв, удар, обвал, темнота.

Борис вытер ладонью горячие струи едкого пота, жгущего глаза.

Крест, говоришь, снять? А ты попробуй. Только подойди, чтобы я тебя руками достать смог... Горло вырррррву.

Затхлость и смрад поднимались снизу и окутывали его. Черная злоба и тоска бессилия мутили сознание. «А помолиться ты не забыл?» — прозвучали в его голове слова отца. «Господи, прости и спаси душу мою!» — тяжело, через силу выдавил Борис из своего полыхающего злобой нутра. Тогда перестал реветь в нем огонь мести. Умирилась душа, успокоилась. Сверху порывами холодного чистого ветерка слетела свежесть. Оттуда, где на черном небе поблескивали яркие звезды. Оттуда, где возможна свобода, где продолжается жизнь.

«Какой же ты мужик, если не хочешь воевать?» — кричал Борис в пылу спора на брата Серегу. «Если призовут защищать Отечество, возьму благословение и пойду воевать, — как всегда, невозмутимо отвечал ему брат. — Только знает Господь, что это не мое дело, поэтому не даст мне огнестрельное оружие в руки. А главное оружие христианина у меня уже есть — это молитва».

На рассвете четверо бородатых бандитов с автоматами наготове (уважают!) молча ждали, пока Борис вылезет из подземной тюрьмы. Так же молча повели к дому, только не к двери, а за угол, в одичавший сад.

Никакой злобы в душе Борис не ощущал. Абсолютное спокойствие и легкая жалость к этим заблудшим, насмерть испуганным людям: четверо вооруженных до зубов на одного раненого и безоружного.

Под старой, будто окаменевшей яблоней зияла аккуратная прямоугольная яма. Конвой подвел его к краю выемки, он непроизвольно заглянул в нее и, криво усмехаясь, спросил:

— Что же мелкая такая? Сил, что ли, не хватило?

— Это у своего друга спроси, — ласково произнес старший. — Мы ему сказали, что для тебя...

— Где он?

— Отдыхает после ночных трудов. Снял он крест.

Старший вынул из кармана нательный крестик на цепочке и покачал им.

— А почему цепочка разорвана? — с надеждой спросил Борис.

— Торопился очень.

Все четверо громко засмеялись. Глаза же их и стволы автоматов зорко следили за пленником. Старший поднял руку, прекратив смех, и тихо сказал:

— Снимай крест, воин. Теперь твоя очередь.

— Не сниму, агарянин. Сам я крест не сниму.

Между командой старшего и выплеском огня из обрезов автоматных стволов... за эти доли секунды... в голове Бориса пронеслись две мысли: «Вот так все буднично», потом: «Прими, Господи, дух мой!..»

Не услышал Борис резкого стрекота автоматов.

Не почувствовал даже боли от разрыва свинцом собственной плоти.

Увидел он небесный свет. Луч этого света взрезал сумрак, высвободил от тяжести грязи, и подхватил его, легкого и чистого, и понес к небесам.

Над широкой рекой светлел восход.

Нина молилась за своего сына Бориса. Впервые в жизни молилась.

Вдруг внутри своего сердца она почувствовала резкое стрекотанье, затем острую боль. Она подумала, что вот так и приходит смерть, совершенно буднично. Она уже готова была рухнуть замертво на пол, но боль внезапно растаяла.

Сначала сердце, потом все тело, потом всю комнату, потом весь ее мир, всю ее вселенную заплеснул мощный поток незримого света.

Нина ощутила присутствие сладкой благоуханной любви, которую искала она у людей, за которую принимала что-то другое, мутное и чахлое... И вот эта любовь с ней. В ней и вокруг.

Услышала она голос, ласковый, неземной: «Не плачь о сыне своем. Он теперь со Мной».

^[1] Мiр — вселенная, общество; мир — покой (русск., до 1918 г.).

Примечание: в тексте сохранены авторская ненормативная орфогра­фия и пунктуация.

^[2] ЛТП — тюрьма для алкоголиков (лечебно-трудовой профилак­торий).