Путь, исполненный отваги. Задолго до Истмата

— А я согласен и на капустку под чарку, — протянул Тимоха, — кто тебя заставляет пироги жрать?

Лексей Кузьмич прикинул. В самом деле, отчего и не тяпнуть по шкалику, запив кислыми щами? Опять же проповедь короче покажется, да и ноги не так устанут.

— Пошли! — шмыгнул носом он.

В трактире «Три борова» было непривычно тихо и по-праздничному чисто. Изредка сюда заглядывал сконфуженный мужик, выпивал чарку, занюхивал рукавом и уносился прочь. Половой неодобрительно посматривал на похмельных и выразительно вытирал крупные руки о чистый рушник.

— Дядя, нам бы по стопарику! — произнес Алексей простуженным голосом. — Что-то с утра в горле першит.

Половой молча поставил на стойку два глиняных стаканчика и наполнил их из графина.

— И бутылочку кислых щец! — пропищал Тимофей.

— Мануфактурой занюхаешь! — отозвался половой густым басом. — Не гневи Господа с утра пораньше.

Конфузясь, опрокинули. Скоренько поблагодарив полового, кинули ему полушку.

— После обеда зайдете, еще по чарке налью, на сдачу, — равнодушно сказал им вслед трактирный слуга.

По улице шли молча, и только когда повернули к набережной, Тимоха не выдержал:

— Что за времена настали! Батя мой в Преображение из дому уже пьяный выползал, в церкви храпел! А нынче стыдно с утра шкалик пропустить!

Алексей шмыгнул носом. Тимоха же продолжал возмущаться:

— А что человеку трезвому в церкви делать? Без ста грамм все равно не понять, о чем поп бормочет! Гимназиумы пооткрывали какие-то, студиозы гуляют с хмельными мордами! А честному человеку с утречка и не принять!

— Ты поосторожнее, Тимоха! — предупредил друга Алексей. — Как бы за такие слова тебе задницу не взлохматили!

— Я сам взлохмачу кому хошь! — отозвался Тимофей. — Я в праздник выпить хочу! Я цельную неделю отработал на совесть, и душа моя веселья требует!

— Стоять! — На них набрел конный гвардейский патруль. — Рановато, робята, для веселья исчо!

Двое молодцев-гвардейцев заступили дорогу и, не слезая с лошадей, уставились на наших героев.

— Этот в норме! — ткнул стеком в Алексея один. — А ты, дружок, воздержался бы! В храм Господень идете небось, неужто не стыдно?

— Все в порядке, господа гвардейцы, — заступился за товарища Алексей, — приятелю свежий воздух в башку ударил, так он болтает лишнее.

— Ручаешься за него? — строго спросил один.

— Да! — облегченно выдохнул мужик. — Мы в церковь на набережной идем.

Второй гвардеец переписал в свой кондуит номера блях и милосердно отпустил их.

— Видал, Кузьмич! — шепотом обратился к приятелю Тимофей.

— Видал! — устало ответил Алексей. — Теперь если ты куда вляпаешься, отвечать придется мне. Хоть ты больше сегодня и не пей!

— Ну, это ты загнул! — возмутился товарищ. — Службу отстоим, а дальше — шиш! Право имеем.

К церкви подошли как раз к началу заутрени. Чинно, не толкаясь, вошли в храм, сняли шапки. Почти двухчасовая служба пролетела мгновенно — священник отец Серафим в парадном облачении толково читал проповедь, сытый дьякон расторопно перелистывал страницы требника. Святой отец говорил о доступных и понятных вещах: о страдании, коварстве и людской черствости. Пересказал своими словами историю, как Иисус Христос возвел на гору Фавор трех апостолов и открыл им свой истинный лик. Как прониклись Петр, Иаков и Иоанн, слыша слова Бога-Отца, признавшего Бога-Сына. Многие в этот момент подумали вовсе не о библейских канонах, а о собственных непризнанных детях; уразумев сие, священник глянул на мирян с амвона лукавым взором и лишний раз благословил паству.

Торжественная служба закончилась словами, что Преображение есть явление Сына при свидетельстве Отца в Духе Святом, то есть откровение всех Лиц Святой Троицы. Произнеся эту абракадабру с возвышенным выражением лица, отец Серафим пригласил всех желающих остаться на торжественную литургию. Алексей, может, и остался бы, уж больно хорошо поп толковал о всяких умных вещах, но снедаемый плотскими мыслями Тимофей уже тащил его к выходу за рукав рубахи.

— Тише ты, — прошипел Алексей, — оторвешь канву, Глафира тебе ятра оторвет!

На улицах заметно прибавилось народу. Нарядные парни чинно вели под руку своих девчат в сторону Центрального парка, туда же неслись и купеческие тройки, на которых восседали бровастые купцы первой сотни и их нарумяненные женки. Купеческие недоросли гуляли сами по себе: кто со своими гильдиями, кто со студиозами-однокашниками. Кстати, высочайшим повелением в день шестого августа количество конных экипажей было ограничено. Лишь купцы из первой сотни да лица, имеющие чин не ниже шестого, могли разъезжать в каретах и повозках, да и то согласно «Правилам езды в дни народных гуляний» и далеко не по всем улицам.