Путь, исполненный отваги. Задолго до Истмата

Число провинностей, за которые награждали высшей мерой, сократилось до сорока. Напомним, что при Алексее Михайловиче «вышку» давали за шестьдесят видов преступлений, а Петр Первый легко увеличил это число до девяноста. С приходом Софьи к власти окончательно была отменена старая система политического сыска под названием «Слово и Дело Государево». Нынче за оскорбление императорской чести (словесное) полагалось пятьдесят двойных ударов шомполами, а за любой переход в физическую форму — виселица. Делами этими заведовал королевский прокурор, и нельзя сказать, чтобы он сильно перерабатывался.

Прибывшие на помощь России из потустороннего мира личности, равно как и члены их семей, проживали в отделенном высоким брандмауэром от остальной части города квартале столицы. Квартал этот был известен в народе под именем Зеленого посада — района с особой охраной. По углам его располагались пожарные каланчи. Система защиты города от тотальных пожаров насчитывала несколько степеней, и брандмауэры, расходившиеся радиально, были только частью этой системы. Так что никто особенно не заострял внимание на том, что Зеленый посад находился в аккурат между двух стен, а задворки его перекрывали гигантские амбары императрицы, где хранились основные запасы продовольствия на случай осады или неурожая.

Ежедневно охраняемые врата Зеленого посада распахивались в половине седьмого утра и перекрывались рогатками в одиннадцать вечера. Остальные посады жили по точно такому ритму, а хождение по городу после одиннадцати вечера можно было осуществлять по специальным пропускам, подписанным комендантом Свято-Софийска. Комендант же такие разрешения раздавал крайне неохотно, ибо за каждое городское ЧП получал по шапке лично от Софьи Алексеевны. А любимой присказкой Софьи стало изречение Екатерины Второй: «Господи, хотя бы еще пару лет без войны!»

Глава 18. Гея. 1707 Взгляд изнутри

Раннее августовское утро. Только-только столичные петухи успели третий раз проорать славу новому дню. Караульные с тяжелыми после бессонной ночи лицами споласкивают эти самые лица водой из походных баклажек и неспешно убирают рогатки, чтобы запустить на улицы городскую ассенизационную службу: дворников, золотарей и прочий, не слишком гордящийся нужным своим ремеслом люд. Самый странный час — между пятью и шестью часами утра. Для кого уже утро, а для кого — глубокая ночь. Час зевания «жаворонков», людей, у которых наиболее плодотворно и активно проходит первая половина дня. Через мгновения они выползут из своих постелей и, путаясь в исподнем, проследуют в нужные чуланы и к рукомойникам.

В посадах натужно и недовольно заревели разбуженные коровы — заспанные хозяйки принялись подмывать и доить скотину. Хозяева еще в постели — сегодня праздник. Преображение Господне — один из двенадцати двунадесятых праздников. Работать в сей день, как утверждает духовенство, грех. Вычитано давным-давно между строк Евангелия, сомнению не подлежит. Еще полчаса покряхтят мужики, да и встанут — мыть рожи да чесать бороды. Затем полезут в сундуки, дабы надеть праздничную одежу: польские кунтуши, шерстяные армяки, расписные кафтаны, вышитые рубахи.

Порты с завязками, рубаха-косоворотка, жилетка, поверх жилетки кушак, на ноги — мягкие сапоги с отворотами. Не забыть шапку — непременный атрибут уважающего себя мужика, да сунуть за щеки по деньге. День сегодня обещает быть жарким. Подумает мужик, да и спрячет в шапку алтын — на всякий случай. Гулять так гулять. Вышел хозяин во двор, глянул в кадку с водой... красавец! Теперь и к церкви можно прогуляться. Хлопнул калиткой, была не была!

— Лексей Кузьмич! — донесся со двора женкин голос. — Петушков-то робятам прихвати!

— Прихвачу! — буркнул мужик. — Чтоб вас всех прихватило! Отдохнуть не дадут.

Потоптался мужичонка у дверей корчмы, подумал. Не след до заутрени желудок поганить — грех разводить. Побрел дальше. В конце улицы повстречал дружка, скорняка из соседнего цеха. На груди — бляха гильдии, нос востер.

— Тьфу ты! — плюнул Лексей. — Погодь, Тимоха, зараз вернусь!

Припустил домой, хотя и дурная примета возвращаться. Но без нагрудного знака Лексей Кузьмич и не мужик вовсе. Босяк с большой дороги, без ремесла и гильдии. Тимоха вон, работник не ахти какой, бляху надраил так, что глазам глядеть больно.

— Глашка! — заорал, возвращаясь. — Кинь скотину да принеси мою бляху! Сапогами наслежу!

Баба заохала, бросила все дела и заспешила в избу. Через несколько минут Лексей Кузьмич вернулся к Тимофею этаким гоголем. На груди справа сияла бляха скорняжного цеха Второй столичной мануфактуры, глаза лучились самодовольством.

— Хорошо, гусь! — оценил Тимоха. — Куда почапаем?

— За «гуся» и в рыло схлопотать недолго, — предупредил Алексей, — а почапаем мы, пожалуй-ка, к храму на набережной.

— К «Александрии» что ли? — переспросил дружок. — Эт можно. А не зайти ль нам в трактир?

— Совсем стыд потерял! — укоризненно покачал головой Алексей. — Кто же до заутрени скоромится?