Путь, исполненный отваги. Задолго до Истмата

— Пжалста, Иннокет... Иннокентий Михалыч, не выражайтесь! Мы в стенах господних. Давайте лучше я пошлю ризничего, нет, тьфу ты! Пошлю келаря еще за одной!

Не успел Иннокентий ответить, как дверь ризницы заскрипела и отворилась. На пороге возник Великий Сакелларий.

— Ага! — возгласил он. — Гнездо порока! Архиепископ Афанасий разгребает все говно, что скопилось за эти годы, а его друг и начальник винище трескает! Ваше здоровье, молодой человек! За здоровье этого старого пройдохи я осушил уже немало, поэтому первую чару пью про ваше здоровье.

— Ваше здоровье! — поднял оловянный стаканчик министр культуры.

Афанасий по-мужицки вытянул чарку и потянулся за ножом. Быстро отрезав часть окорока, он отломил кусок хлеба и принялся жадно есть.

— Отощаешь при этой работе! — пожаловался он. — Трое суток мешал снег между монастырями близлежащими, проверял игуменов. Так там и кус перехватить страшно — опасаюсь, кабы не отравили, ироды долгогривые. Любому глянешь в глаза — ворюга наипервейший. Монахи все как на подбор — сытые, толстые, ленивые! Толще, чем у меня в Холмогорах. Мил человек, плесни еще чарку старику — озяб совсем.

Иннокентий послушно наполнил стаканчик. Великий Сакелларий единым махом выдул его, хорошо закусил и принялся рассказывать дальше.

— Новоголутвин-Троицкий монастырь. Игуменья, рожа проказливая, схимомонахиня, тоже мне называется! Давала денежки монастырские в рост по тридцать копеек с рубля. Да давала не через себя, а через брата своего, архиерея Романа, что в Мытищах имеет виды на епископство.

Иннокентий задумчиво пожевал капустки, затем плеснул себе и чуть поменьше — Михаилу.

— И что вы, владыка, станете делать со всеми проворовавшимися? Их же несметное количество! Сана лишать иль головы иль в ссылку какую?

— По вору и кнут! — решительно ответил отец Михаил. — Я совсем не понимаю, на кой священнослужителю становиться богатеем? Что ты будешь делать с богатством? Меня Господь поит, кормит, одевает, что еще нужно?

— Ты, Миша, до сих пор в проблемах житейских дите горькое, — сказал Афанасий, пальцем указывая Иннокентию на пустую чарку, — аль не знаешь, что кругом отцы святые хоромы себе понастроили, живут в хоромах этих бляжьим образом, невзирая на целибат, детей внебрачных позаводили. Не слыхал, что Петруша-то Алексеевич — сын внебрачный патриарха покойного Иоакима? Слыхал? А раз слыхал, то что ты мне голову дуришь? Новый министр правильно сделал, что прекратил преследование старообрядцев. При старой вере чистоту сана блюли, лапти о рогожу попы вытирали, в хату заходя. Ты тут в Москве и не знаешь, что по окраинам деется! Архимандрит по деревне идет под колокольный перезвон! Богами себя почувствовали, несмотря на христианское смирение.

Выпьем, братья! Ты знаешь, я намедни с графом, — Афанасий произнес почтительно, уперев перст в потолок, — пару вечеров сиживал. Довелось на старости лет. Он же вообще еретик! Да-да, молодой человек, вы все еретики! Так вот граф с нас смеется! Мы, говорит, по сравнению с вами, грешниками, агнцы невинные! И он прав, черт меня побери! Книгу мне дал почитать, буквы только непривычные, чудно написано, хоть и аккуратно. Шопен, шопен... гяур...

— Шопенгауэр, — поправил священника Иннокентий, — а что из него он дал вам почитать?

— Что-то про смерть и неразрушимость, — припомнил Афанасий.

— «Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего существа», — подсказал парень.

— Она самая. Правильно пишет, немчура поганая! Тошно читать было, но пишет правильно. Человек вроде как один из всех животных представляет себе конец, смерть, так сказать. И от предчувствия этой самой смерти придумывает себе различные вариации загробной жизни. Так ладно, придумал ты вариацию с Раем Небесным, так живи по библейским канонам. Нет, придумают себе законы, а потом их и нарушают!

Отец Михаил пригорюнился.

— Не скажи, брат, есть люди, которые следуют точно букве Закона Божьего, лично я знаю троих... нет, тот запивашка, двоих знаю!

Афанасий раздраженно махнул рукой.

— Это глупцы! Идиоты! Фанатики! Обратная сторона монеты. Этих я боюсь больше всего. Это они сжигали на кострах ведьм, объявляли страну... как ее... Австралию... дьявольским наваждением, проклинали все новое и непонятное! Миша, а что, уже вино кончилось? Где келарь твой?

— Владыка, а не хватит ли нам уже? — осторожно спросил Иннокентий. — Время уже за полночь, как бы...

— Я, Михалыч, скажу, когда хватит! — погрозил ему кулаком Великий Сакелларий. — У меня была очень трудная неделя. Келарь, твою мать! Шкуру спущу!

В дверях возник перепуганный келарь. Вопросительным взглядом он посмотрел на министра культуры как на самого трезвого, но тут заревел отец Афанасий:

— Святой гром на твою голову, нечестивец! Скорее неси хлебного вина, иначе такую епитимью наложу — триста лет после смерти исполнять будешь!

Перепуганный келарь побежал за указанным напитком, а Иннокентий укоризненно пробормотал:

— Ну зачем же так, ведь мы с этим вроде боремся... а тут налицо откровенное хамство!

Повеселевший владыка Афанасий ткнул жилистым кулаком министру под бок.