Путь Эвриха

Если зверем себя ощутил затравленным,
Если нож над тобою занес сосед,
В путь спеши. Ускачи, уползи окровавленный, —
Кроме бегства, иного спасения нет.

Если все отвернулись без сожаления
И друзья поверили в злой навет,
Кров и скот оставь, отринув сомнения, —
Кроме бегства, иного спасения нет.

Если прячет свой взгляд от тебя любимая,
Если холоден глаз ее ясных свет
И возникла меж вами стена незримая, —
Кроме бегства, иного спасения нет.

Если дело твое тебе опротивело
И душу продашь за горстку монет,
Все бросай, пока очи стыдом не выело, —
Кроме бегства, иного спасения нет.

Если вера мертва и земля качается,
Если злоба замедлила ход планет,
Значит, время твое в этом мире кончается, —
Кроме бегства, иного спасения нет.

Если тьма объяла тебя беспросветная
И на бездны край загнала беда,
Может сбыться одна надежда, заветная, —
Верхний мир пред тобой распахнет Врата…

Серая, набухшая от дождей степь казалась смертельно занедужившей. Полегли высокие голубые травы, под низким холодным небом мертво поблескивали изгадившие землю солончаковые озерца, на берегах которых не росло ни мхов, ни колючек. Объезжать разлившиеся эти, мелкие, едва скрывавшие лошадиные бабки озерца было так же немыслимо, как искать тропки между низкорослыми кустами тальника, пробираясь сквозь которые мгновенно вымокали и кони, и люди. Горькая вода плескалась под копытами, чавкала грязь, забрызгивая и без того мокрых и озлобленных всадников.

По телу Эвриха пробегала неудержимая дрожь, ноги с непривычки тянули судороги. Степнячки тоже понуро горбились в седлах, прятали замерзшие пальцы в рукава халатов, кутались в тяжелые плащи, толстая ткань которых к вечеру набухала от влаги и уже не согревала, а холодила, давила на плечи не хуже металлических доспехов. Лошади заморенно фыркали, потеряв остатки своей невеликой прыти, и выглядели настоящими клячами. Верно Кари сказала: дрянь были лошади, если после дневного перехода чуть на ногах держались. А ветер, пришедший на смену дождю, все дул и дул, разносил по унылому, в грязных потеках небу рваные тучи, разметывал стаи призывно перекликавшихся птиц, спешивших в теплые края.

Утешало одно: пустынна была Вечная Степь. Так пустынна и неприютна, что, кажется, хоть всю жизнь скачи — не встретишь ни зверя, ни человека. Все живое попряталось, и не для кого было подновлять растекшийся по лицу грим, да и не нуждались в нем больше ни женщины, ни сам аррант, приложивший поутру немало усилий, чтобы неузнаваемо изменить внешность своих спутниц. Ой-е! — как любят говорить эти степнячки, теперь их и без его ухищрений красавицами не назовешь, а ведь родились здесь и вроде должны были попривыкнуть к мерзопакостной тутошней погоде, столь гадостной, что ее мало непогодой назвать, с чем ни сравнивай. О Всеблагой Отец, о Боги-Близнецы, чтимые в трех мирах, Мудрый Храмн, Мать Всего Сущего и Боги Небесной Горы! За что забросили в край сей поганый и препаскуднейший!

Есть на свете места пакостные, но такого тоскливого видеть еще не доводилось!..

Эврих ощупал локтем сумку с рукописью и со злорадством представил, какими словами будет описывать эту треклятую степь — истинное обиталище Хегга на земле! Потом подумал, что забавно было бы записать, пока свеж в памяти, вчерашний разговор с женщинами, завязавшийся после того, как спел он им наспех переведенное стихотворение Эскилара о Вратах.