Путь энтузиаста

В это-же, время вышла трагедия «Владимир Маяковский», где среди действующих лиц. «поэт Маяковский» говорит:

Придите все ко мне, кто рвал молчанье,
Кто выл оттого, что петли полдней туги,
Я вам открою словами простыми, как мычание,
Наши новые души, гудящие, как фонарные дуги.

Новая душа Маяковского действительно потрясающе гудела на все сонные окрестности буржуазно-мещанского благополучия, когда он читал с эстрады новые стихи:

Внизу суетятся рабочие,
Нищий у тумбы виден,
А у этого брюхо и все прочее –
Лежит себе сыт, как Сытин.

Я спокоен, вежлив, сдержан тоже,
Характер, как из кости слоновой точен,
А этому взял бы да и дал по роже:
– Не нравится он мне очень.

Вежливость Маяковского в отношении к фабрикантам известна, – казалось бы спорить тут не о чем, но по другому судили поэта те самые. «критики», о которых он писал.:

Писатели, нас много. Собирайте миллион,
И богадельню критикам построим в Ницце.
Вы думаете легко им наше, белье
Ежедневно прополаскивать в газетной странице.

В эти же дни вышло второе изданье «Дохлей луны», где Давид Бурлюк звонил в колокола молодости:

Каждый молод, молод, молод!
В животе чертовский голод, –
Так идите же за мной,
За моей спиной.

И он же трагически проклинал рабство времени:

Была душа полна проказой:
О, пресмыкающийся раб!
Сатир несчастный, одноглазый,
Доитель изнуренных жаб.

В эти же часы появилась книга стихов Бенедикта Лившица «Волчье солнце». Поэт ассоциирует мрак бытия с «Ночным вокзалом»:

Мечом снопа опять разбуженный паук
Закапал по стеклу корявыми ногами.
Мизерикордией! – не надо лишних мук.
Но ты в дверях жуешь лениво сапогами, –
Глядишь на лысину, плывущую из роз,
Солдатских черных роз молочного прилавка,
И в животе твоем под ветерком стрекоз,
Легко колышется подстриженная травка.

В эти часы весеннего разбега, когда зимний холод прошлого безнадежно спорил с песнями прилетевших плодиться птиц, наши резвые книги взлетали одна за другой над ожидающими рощами читателей. В числе стаи взлетел и сборник «Молоко кобылиц». Николай Бурлюк спрашивал:

Что значит? Шум и шум к весне,
Лед ломится, и птица скачет.
Мой друг, что это значит?

Хлебников отвечал:

Небистели, небистеяи,
Озарир красу любин,
В нас стонали любистели,
Хохотали каждый ин.
Их нежные милые личики
Сменялись вершиной кудрей,
Из уст их струилися клиники:
Смотрите, живите бодрей.

(Творенья, том I).

Николай Асеев откликался первой книжкой стихов «Ночная флейта», так же мастерски играя, как новорожденный «пастух стихов» Борис Пастернак, тоже в эти утроликие дни появившийся с первой книжкой «Близнец в тучах».

Сергей Третьяков, Игорь Северянин, Вадим Шершеневич, Константин Большаков, – все звучали убедительными мастерами в коллективе книжных стай.

Воистину это была густая, как мед, весна, если даже (навеки ушедшая от нас) Елена Гуро, в предвесеннем сборнике «Трое» – Гуро, Хлебников, Крученых, – звучала радостью с высоты «Небесных верблюжат» завещаньем:

Обещайте. Поклянитесь, далекие и близкие, пишущие на бумаге чернилами, взором на облаках, краской на холсте, поклянитесь никогда не изменять, не клеветать на раз созданное прекрасное лицо вашей мечты, будь то дружба, будь то вера в людей или в песни ваши.

Мечта! – вы ей дали жить – мечта живет, – созданное уже не принадлежит нам, как мы сами уже не принадлежим себе.

Да, вот такая безудержная весна жила на «земле футуристов».