Путь домой

Снег шел всю ночь. Мы пили до утра. Немец отпал раньше. Мы с Митрофанычем сидели и квасили до тех пор, пока за окном не забрезжил рассвет. Только тогда расползлись: я на лежак, хозяин на полати.

А снег продолжал валить, будто решил отыграть свое. Тихо, мягко. Под такой снег, как под затяжной дождь, хорошо спится.

Кажется, мне даже снилось что-то. Причем вспомнить, что именно, я не смог, но ощущение от сна оказалось приятным.

— Кирилл Митрофаныч! — вторгся в сон далекий вопль. — Дядь Сереж!

Не соображая со сна толком, что происходит, я сел на лежаке и огляделся. За окном было светло, кружились редкие снежинки.

Немец спал, уткнувшись мордой в стол. Звездочка приоткрыла один глаз и мутно глядела на мир, понимая не больше моего. Митрофаныч сел на печи и свесил ноги. Рожа у хозяина была мятая, но во взгляде чувствовалось присутствие мысли, которому я искренне позавидовал.

— Артемка, — сипло выдавил хозяин и закашлялся.

Тихо матерясь, съехал с печи, постанывая, схватился за голову. Перекрестился на красный угол.

— Господи боженька, прости меня грешного. Сколько ж мы вчера вылакали?

Я не стал отвечать на риторический вопрос. Пустая бутыль под столом и вторая, початая, того же феерического объема на столе говорили сами за себя.

Звезда закрыла глаз. Митрофаныч добрался до ведра с водой, зачерпнул кружкой и выпил все одним долгим глотком. Вторую кружку вылил на голову. Выдохнул. На роже появилась блаженная улыбка, которая тут же и слетела, как только резко забарабанили в дверь.

Каждый удар будто канонадой прогрохотал в больной голове. Немец резко сел, очумело поглядел по сторонам. Звездочка открыла, наконец, оба глаза. Но тут же сморщилась и поспешила смежить веки.

Дверь распахнулась с такой силой, будто ее хотели сорвать с петель.

На пороге стоял Артем. Парень видимо долго и быстро бежал. Он тяжело дышал, пучил глаза.

— Дядь Сереж, там… — Артем задохнулся и махнул рукой куда-то в сторону. — Я там… корову ждал. А оттуда… пришли… мужики с ружьями. Тебя спрашивали, дядь Сереж.

— Чего?

Соображалка с похмелья работала вяло.

— Меня здесь никто не знает.

— Толком говори, — проворчал Митрофаныч.

Артем перевел дух и заговорил спокойнее.

— Я у брода сидел, корову ждал. Вчера ж так и не пришла, только дядь Вольфганг. А коровы не было. Так я ее сегодня караулил. А из света вместо коровы мужики пришли. Много. Восемь. Злые. Один такой хриплый и скалится, как волчара. Он у них за главного.

Хриплый и скалится. Перед глазами мгновенно всплыла физиономия большого человека Гришки Фарафонова. Неужели Фара нас нашел?

— Ружьями помахали, — продолжал тараторить Артем. — Спросили про тебя.

— С чего взял, что про меня?

— Он так и спросил: мол, не приходили из света мужик с бабой, старым фашистом и… — Артем потупил взгляд и добавил совсем смущенно: — узкоглазым пидором… Извините, дядь Сереж.

— А ты чего? — Я пропустил мимо ушей и извинения и их причину.

— Ничего. Сказал, что не знаю. Они мне ружье к носу, говорят: если врешь, башку отстрелим.

— А ты?

— Я сказал, что все равно не знаю. Послал их к Ване-радисту. Сказал, может он знает. Они и ушли. А я к вам побег. Ружья у них. И сами дикие. Как бы беды не было, дядь Сереж.

Осознание рухнуло ледяным водопадом. Мысли запрыгали, как шальные белки.

Фара. Больше некому. Меня здесь никто не знает. И через червоточины с людьми и ружьями за мной в компании бабы, немца и тайца мог пойти только он. Значит, надо бежать.

Вот и решение созрело. Само. Видно, не судьба мне в Белокаменном броде имени всякой живности поселиться.

Значит, ноги в руки, немца с собой и — в Москву.

А Яна?!

Внутри похолодело. Артем отправил Фарафонова и компанию к Ване-радисту. К нему же вчера ушла и Янка. Я рефлекторно вскочил на ноги, дернулся к двери.

— Стой! — рявкнул Митрофаныч.

Я замер. Хозяин выглядел на удивление трезво, даже похмельным его трудно было назвать.

— Кто эти, с ружьями? Ты их знаешь?

— Кажется, знаю. Фара и сопровождение.

— Scheißen![23] — выругался Штаммбергер.

Митрофаныч смерил немца оценивающим взглядом.

— И он «кажется, знает». Что за Фара?

— Один большой человек из Великого Новгорода.

— Это тот, у которого ты бабу увел? — Митрофаныч нахмурился. — Хреново греют батареи. Ладно, договоримся.

Я помотал головой:

— Не договоримся. Не те там люди, чтобы договариваться. Да еще и обижены. Уходить нам надо, вместе с немцем. Побыстрее, от греха подальше.

— Значит, не останешься, — вздохнул Митрофаныч, будто у меня был выбор, и все сейчас зависело от моего желания. — А обещал.

— Вам же лучше будет, если мы уйдем.

— Может, и так, — задумчиво протянул Митрофаныч.

Двор был бел. Снегу намело выше колена. Он скрипел, проминался под ногами. На ровном, серебрящемся ковре оставались темные провалы следов. Их было немного: мои, немца и Митрофаныча возле крыльца. Да еще смазанная дорожка, убегающая за забор — следы Артема.

Фигово. По следам парня Фара нас в момент найдет. Хотя… Артем их к Ваньке отправил. А там, что бы ни произошло, Фарафонов будет знать, где меня искать.