Путь Абая. Том 1

Абай и девушка сидели на том же сундуке у окна, где он их оставил, и Абай негромко и спокойно пел песню. На лице его не было того выражения, которое хотелось бы видеть Ерболу… Нет, Ербол не одобрял их. Он просто был недоволен и даже обижен в своих лучших дружеских чувствах…

Как только комната осветилась, вошел Баймагамбет, за ним прислуга. Стали накрывать стол к чаю. Скоро вернулась и Макиш вместе с матерью Салтанат, вошла и байбише Тинибая.

Весь вечер Абай и Ербол пели то поодиночке, то вместе. По просьбе байбише они исполняли самые разнообразные песни. Салтанат была сдержанна и неразговорчива. Она внимательно прислушивалась к тобыктинским напевам, так отличающимся от побережных. Только под конец вечера, когда в комнате остались лишь Ербол и Баймагамбет, она обратилась к Абаю, собравшемуся уходить:

— Незабываемый вечер… Как быстро он пролетел!.. В моей душе нет других чувств, кроме благодарности вам, я всегда догадывалась, что вы совсем не похожи на других… Я нисколько не сожалею о том, что не сбылось. Будьте счастливы! Всю жизнь счастливы!..

Абая снова поразили ее сила воли и прямота. Он не сказал ни слова в ответ, только наклонил голову и приложил руку к груди, как бы показывая этим едва заметным движением, что ему все понятно. Салтанат почувствовала, что он не хочет унижать значительность этого вечера ни одним пустым словом. Она кивнула ему, молча отошла к окну и там долго стояла, глядя ему вслед полными слез глазами.

Наступил день отъезда в степь. Все последнее время Абай ежедневно бывал у Михайлова. Однажды Михайлов встретил его с раскрытой книгой в руке. Поздоровавшись, он взял Абая под руку и увел в свою комнату.

— Вот, Кунанбаев, я приготовил для вас книги, — сказал он, показывая на груду, лежавшую на столе. — Тут не только русские писатели, я подобрал книги по разным отраслям знания…

— А что именно, Евгений Петрович?

— И по всеобщей истории, и по истории Европы, и по географии… Вы непременно должны прочесть их и как следует усвоить в этом году… Половину нашел у себя, а остальное лежит у Кузьмича в Гоголевской библиотеке. Он подобрал их уже по моему списку, заберите с собой… Да историей вы как будто и раньше занимались? Ведь она— мать всех наук…

— Я читал историю ислама, и то, что требует медресе, и что находил сам… Но знаете, Евгений Петрович, все, что я считал наукой, после встречи с вами потеряло для меня всякое значение. Теперь я даже не знаю, можно ли назвать историей то, что я читал? Вы все это развеяли, как дым…

— Ну, уж и все! — рассмеялся Михайлов. — История ислама — конечно, наука, и большая наука… Только нужно разбираться, кем и как эта история написана…

И Михайлов начал развивать совершенно новую для Абая мысль. Культура народов Востока в течение нескольких веков оказывала большое влияние на мировую науку и способствовала развитию человеческого сознания. Михайлов рассказывал, что между древним, так называемым античным миром и эпохой европейского Возрождения лежит несколько сот лет застоя, умственной темноты, которую освещала только культура народов Востока. Она стала связующим звеном в многовековом развитии человеческого ума, внеся в мировую культуру присущее ей своеобразие.

Эта беседа особенно обрадовала Абая, и он не мог скрыть этого от Михайлова. Он заговорил откровенно, делясь с ним заветными мыслями. Ведь раньше ему всегда казалось, что в сокровищнице человеческой мысли народы Востока со всем богатством их знаний и опыта стоят как-то особняком. А Евгений Петрович собрал в одно те сокровища, которые, как думал Абай, противоречат друг другу… Конечно, так оно и есть: разве мало в мире людей, которые думают об общем благе, о справедливости, истине и совести? В каждую эпоху у каждого народа были свои ученые и наставники, болевшие душой о судьбах людских. И не потому ли и они с Евгением Петровичем так быстро поняли друг друга, что оба, каждый по-своему, думали об одном — о человечности? Может быть, это общее для всех сокровище и помогло так быстро окрепнуть их недавней дружбе, несмотря на то, что один из них уже владеет им, а другой едва успел прикоснуться к этому богатству?..

Михайлов заговорил опять. Его открытый лоб, вдумчивые, спокойные глаза, густая, темная, тщательно расчесанная борода даже внешне делали его похожим на ученого исследователя, на мудреца-наставника. Абай так и слушал каждое его слово — как мудрое наставление. Михайлов говорил доступными, понятными для Абая выражениями, но делая смелые и широкие обобщения. Он подтвердил, что все прочитанное до сих пор Абаем об исламе относится к исторической науке. Он поразил Абая новой для него мыслью о том, что и казахский народ, несомненно, накопил огромные культурные богатства, еще не известные науке и недооцененные самим Абаем: Михайлов утверждал, что они должны существовать, но пока хранятся в самом народе, как золото в недрах земли.

После этого разговора Абай еще сильнее почувствовал, как дорог и близок ему Михайлов. Этот друг должен стать его старшим братом, быть ему ближе, чем кровный родич. И Абай обратился к нему с прощальными словами: