Путь

Эта команда, больше походившая на рык, принадлежала рыжегривому великану.

— В сторону, — повторил он более миролюбиво. Охранники послушно отступили. Дождавшись, когда я поднимусь на дрожащих ногах, Глор с издевкой поинтересовался:

— Ты готов, червячок?

Я кивнул, и он нокаутировал меня одним-единственным ударом.

Как сытый не приемлет голодного, а здоровый больного, так свободный человек никогда не поймет несвободного. Между двумя этими состояниями — необъятная пропасть. Падший да возвысится! Как просто и изящно! Особенно на словах. Но может быть, это и правда. Лишь рухнув и перепачкавшись, мы испытываем первозданное детское желание подняться. И как сюрприз, как награда за усилия, кое-кого из нас караулят неожиданные открытия. Выкарабкиваясь наверх, мы вдруг обнаруживаем, что попадаем вовсе не туда, откуда судьбе было угодно нас низринуть. Новое место оказывается дальше, оказывается выше. И, стоя на краю пропасти, мы с особой ясностью видим себя прежних, видим себя падших. Горький, но необходимый опыт. И никакой добрый совет не поможет нам обрести свою вершину, не попачкав коленей. Все тропки наверх лежат через овраги и буераки.

Я хочу сказать пару слов о тюрьме. Дело в том, что она разная для всех. По всей видимости, это «велосипед с америкой», но отчего-то мне думается, что немудреное это открытие еще не скоро посетит армию законодателей, прокуроров и судей. Они и сытые, они и здоровые, они и свободные… А тюрьма может быть и каторгой, и курортом. Я помню, как раздольно ощущали себя в наших застенках заматерелые воры и убийцы. Для них это было одним из привычных образов жизни, только и всего. Еще один объем, который с ежедневным усердием они заполняли своим гнусным духом, претворяя в реалии все ту же внелагерную мерзость, куражась над еще более беззащитными, давая полный карт-бланш своей грязненькой фантазии. Личности претерпевали здесь нивелирование, ничтожности стервятниками взмывали ввысь. Так было, ибо того желала власть. Во всяком случае она тому способствовала. И сильных переламывали о колено, как сухие ветки, едва они пытались расправить плечи. Непокорная «человечинка» являлась в этих затхлых местах своего рода лакомством, к которому жадно тянулись руки блатных и кованые сапоги надзирателей. Ударить и растоптать, когтями покопаться в том, что осталось…

Тренаж над личностью был в тюрьме занятием почитаемым, требующим определенных навыков и особого психического склада. Подглядывая в глазки, надзиратели учились у блатных, а те в свою очередь не стеснялись перенимать вершины познаний у тюремщиков. Люди, хоть как-то старавшиеся, сохранить себя, добивались только того, что срок их удваивался и утраивался. Их затворяли от мира физически, затворяли духовно. Ад и его зубастые подмастерья выходили против них, истекая слюной и нетерпеливо почесывая зудящие костяшки пальцев. Схватка происходила не один на один и потому всегда заканчивалась одним и тем же результатом. Ад можно было обмануть, но перед ним нельзя было выстоять. По крайней мере здесь. И происходило распятие человеческих душ. Железный конвейер работал безостановочно, и тысячи кулаков, вооруженных кастетами, дубинками и отточенными штырями выколачивали из телесных оболочек остатки достоинства, воли и противодействия. Не оговариваемое сроками и статьями, духовное убийство становилось идеальнейшим из убийств. И от ужаса творимого сходил с ума и завывал пуще прежнего незримый ветер, вращая черные крылья мельниц, помогая жерновам кромсать и перетирать живое в порошок. Рыбий безмолвный бог развязно улыбался с петлиц и повязок блюстителей власти. Гигантскими фильтрами тюремные дома продолжали процеживать людей, питая мутными ручьями океан мирской ненависти.

Я не знал ничего о Лисе. Наши первые и последние шаги в подземелье мы совершили врозь. Так вышло, что нас взяли разные люди. Я попал к Глору — и теперь благодарен судьбе за это. Благодарен за ту дуэль, которую навязал мне черный великан правом сильного. Мне повезло скрестить шпаги с феодалом, не терпящим посягательств на свою собственность. С первых дней заключения я оказался в царственной изоляции от прочих хищников несвободы. Надзиратели скрежетали зубами в ответ на мои насмешки и отворачивались, татуированные жиганы витиевато грозили, но не смели притронуться ко мне и пальцем. Право на меня имел один Глор. Этого черного монстра я ненавидел люто, сходил с ума от его побоев и вспышек ярости и все-таки впоследствии сознавал, что только щепетильность Глора, его холеная самоуверенность спасли меня от более худшего. Под худшим я подразумеваю смертоносный яд, что витал здесь всюду, что валил с ног в считанные дни.

Я выдержал у Глора месяцы.

Он устал от меня.

Мы разошлись.

12