Читаем Пустыня внемлет Богу полностью

— Остановитесь! — Голос Моисея, к собственному его потрясению, раскатывается подобно недавно прокатившемуся грому. — Растерзав этого глупого, несчастного старика, потерявшего рассудок от страха, вы будете каяться до скончания дней. Бог сказал мне, что со времен потопа Он продолжает каяться, что сотворил человека. И вас Он избрал своим народом, сыны Авраама, Исаака и Иакова, не потому, что вы лучше всех, а потому, что все хуже вас. И еще Он сказал: Моисей, очень много среди твоего народа доносчиков. Так вот, я, Моисей, прошу всех доносчиков — по страху, по принуждению, по доброй воле, по злому умыслу, по несдерживаемому удовольствию сердца, по выгоде — раскаяться в душе своей. Вы уже догадываетесь: молния и гром не случайны. Если кто донесет обо всем, что здесь произошло, молния, змеиный укус, неизлечимая проказа поразят его и его потомков. Бог наш милосерден, но жесток и неумолим к предателям.

И зал качнулся единым выдохом:

— Моисей и Аарон, мы с вами!

И вспомнил Моисей единоутробный крик тысяч жителей страны Кемет в ночь молений великого Анена в праздник Ипет-су, и дрогнуло на миг Моисеево сердце от этого внезапного и пугающего единства.

<p>Часть третья. Книга Книг</p>И вечность бьет на каменных часах.О. Мандельштам<p>На горе Нево</p>1

Могут ли воспоминания в присутствии невидимого, но ощутимого Ангела смерти быть подобными прогулке среди руин, милых сердцу?

Не движение ли это по границе между разочарованием и тоской по прошлому, и граница эта — как стена для слепого, идущего на ощупь?

Так возвращаются через вечность на оставленные в прошедшей жизни места, на тлеющие под пеплом времени островки памяти.

В эти последние часы перед исчезновением мучит Моисея сомнительная двойственность прожитой жизни: вершилась ли в пределах его чувств и восприятий или в мире вне его? Вся реальная доказательность (даже в мелочах) свершившегося не может убедить его в этом.

Что предпочтительней? У других годы юности и зрелости ведут впрямую к власти, и если она не обрывается гибелью в бою или от руки убийцы, завершается позорным старческим бессилием.

К Моисею власть, или нечто подобное, пришла неожиданно, поздно, в единый миг, — необъятной, неотменимой тяжестью. По сей день он не может это одолеть и уяснить.

Разобраться со смертью труднее во сто крат, чем со всем, что выпало на его долю, — быть «пастырем народа Израиля»…

Опять это чуждое, холодное, как прикосновение спящей змеи, как извив остывшей лавы, — «пастырь народа Израиля».

Сорок лет Исхода не дали ему возможности спокойно во всем разобраться: то, что Он возложил Моисею на плечи, и сей миг накрывает с головой, как увиденный им столп вод Тростникового моря, заливающий фаланги фараона.

Ну вот, подступило к горлу время — подвести итоги, а память несет второстепенное, тусклое, дремотное.

Всю жизнь у Моисея время от времени возникало ощущение, что он как бы видит все с ним происходящее со стороны, с горы, но так и не войдет в собственное свое существование, не сольется с ним.

Он прожил жизнь свою в назидание, в пример другим.

Но не саму по себе.

Вот оно — проходящее перед ним время его жизни: одиночество жение масс, днем и ночью — с момента прихода к фараону, прихода к собственной толпе — евреев и пришлого сброда, уход, рев массы, беспомощность ее и требовательность, казни, беды, насилие, василиски, и всё — в голошении, крике, плаче, остервенении, покаянии.

И только сейчас, на горе — возврат в последнее одиночество.

Круг жизни замкнулся. И внезапно — ощущение ненужности всего этого рева, хотя с Ним иного выхода не было и быть не могло.

После пребывания с Ним на высотах Синая, окруженный в низинах массой, все же медленно превращающейся в некое подобие народа, Моисей так и не вышел из облака одиночества — особого, холодного, как прикосновение лезвия ножа, как удушье на разреженных высотах.

Научился в нем существовать.

Временами ощущал, как Он существует в этом, но для Него, вероятно, одиночество — естественное состояние.

Временами ощущал, что для Него главное — насколько Моисей сумеет внедрить в дух этого племени чувство мирового одиночества — бдидут аолам. Моисей знал: племя его будет платить за это непомерно высокую цену.

Но он также знал, что оно, это одиночество, внесет в душу народа бессмертное начало жизни.

И, находясь как бы всегда на грани исчезновения, народ этот будет вечен.

И сохранится силой этого одиночества.

Вспоминает Моисей о своем рождении, о том, что его же мать была его скрытой кормилицей.

Сил жизни он набирался из сосцов запрета, хотя это были сосцы его матери.

Теперь он твердо знает: народу Израиля всегда предстоит получать материнское молоко из сосцов запрета. Это переносимо с трудом или вовсе непереносимо, но именно это сделает этот народ, души которого коснулся Он, вечным и неуничтожимым в гибельном водовороте народов и времен.

Перейти на страницу:

Похожие книги