Читаем Пустыня внемлет Богу полностью

Рука у него тонка в кости, кисть невелика, голубые прожилки ясно видны под бледной кожей, не то что рука Моисея, заскорузлая от многолетнего пастушества, ладони широки, натерты от посоха, да и сколько раз он ими принимал ягнят у овец, отмывал от слизи после родов, сколько раз доставал из расселин упавших туда овцу или ягненка. Да и во дворце руки у Моисея были жестки и натружены от вождения колесницы в отличие от Аарона, который хотя всю жизнь пребывал в мире рабства и тяжких работ, но занимался лишь облегчением тяжести душевной пленников рабского труда. И вообще, понимает ли он, Моисей, что перед ним сидит его старший брат и, судя по его намекам, он с младенчества ревниво и пристрастно следил за каждым шагом Моисея, помнит в подробностях даже то, что сам Моисей забыл, считая это незначительным? Каково из самого низа, погрязшего в пойменных болотах, из которых дано лишь лепить кирпичи или сгнивать в тех же влажных землях после смерти, взирать на своего младшего брата, чуть ли не наследника властителя земли и неба? Какие чувства обуревают провинциала, в душе которого копится яд от мерзости окружающей жизни, когда он видит более удачливого младшего брата, щеголяющего в роли египетского принца? Интересно, как он воспринял бегство?

— Я всегда знал, — отрывается на миг от игры Аарон, — что ты предназначен для великой цели и потому обязан остаться в живых и вернуться.

Моисей вздрагивает: неужели он еще и мысли умеет читать? В игре, честно говоря, не встречал столь сильного противника, и, если сейчас не сосредоточиться, проигрыш неминуем. С трудом, но все же удается исправить положение. Так-то: до сих пор в игре, как и в жизни, он не знал себе равных, пустыня одарила его немыслимой свободой, но отныне ему предстоит сам Он, и в этом предстоянии суждено Моисею выступать дуэтом с братом своим старшим. А ведь он привык всегда действовать в одиночку. Да, конечно, он — главный голос, но захочет ли Аарон быть лишь подголоском? Ведь за этой мягкостью и голубиным нравом скрывается личность незаурядная, судя по остроте ума, проблескам ясновидения, а теперь вот и по умению играть в шахматы. С другой же стороны, лишь Моисей ощутил, что при всей неограниченной власти фараона власть Его — более тяжкое и неотменимое испытание, которое невозможно ни с кем разделить, и, напряженно размышляя над следующим ходом, жаждет Моисей испытать знакомую ему, с трудом выносимую тяжесть Его длани на слабых человечьих своих плечах, но ее нет, и с этим странно и пугающе связан страх проиграть партию на этом заброшенном в пустыне постоялом дворе, на этой доске с не менее страшными фигурами, намекающими на ожидающее его предстояние фараону, а он даже представить себе не может, как доберется до всесильного властителя, и в необычном для него смятении с большим трудом добивается победы над Аароном, потеряв почти все фигуры.

Так или иначе, странным намеком, явно ко времени подвернулись эти шахматы. Глядя на фигуру фараона, главную цель игры, Моисей думает о том, что внезапный ход ставит противника в тупик, во всяком случае заставляет задуматься над будущим, а не рубить сплеча, понять, что стоящего перед тобой нельзя просто раздавить, как насекомое, а следует вести с ним хитрую игру. Но как найти этот ход, памятуя, что уйма случайностей подстерегает за пределом самого выверенного расчета и нельзя полностью полагаться на то, что Он вовремя придет на помощь? Ведь вот уже давно не подавал знака, и нет-нет, да вдруг нахлынет ощущение, что все случившееся — сон или галлюцинация.

Хотя вот же перед ним живое доказательство — Аарон, посланный ему навстречу, да и слишком сильным потрясением было свершившееся у куста терновника, чтобы восприниматься как иллюзия или сон.

<p>9. Блеск и нищета страны Кемет</p>

Странную радость, кажущуюся печалью, внушают эти облака, скорее пылевые, чем дождевые, низкое солнце, освещающее вдали верхи башен крепости Чеку. Чувство интенсивного проживания жизни явно не к месту заставляет трепетать душу, глаза жаждут запомнить впрок — ведь предстоит вернуться — горб дороги на закате, силуэты пространства, отдельного дерева, колодца, затаившегося в складке земли, ухо напряженно ловит проговариваемые тихим голосом Аарона имена предков, и память Моисея, непривычная к родословным, жадно ловит эти имена как главную новость: оказывается, род их от Леви, третьего сына Иакова, который родил Кеата, родившего Амрама, взявшего в жены Йохевед; Амрам и Йохевед — родители Мириам, Аарона и Моисея. Выходит, они впрямую связаны с историей Иосифа, сына Иакова, историей, которая своим величием и легендарностью когда-то потрясла Моисея, возвышаясь воистину одним из столпов в основании мира. Моисей и представить себе не мог, да и сейчас еще не может до конца поверить, что по-земному столь близко повязан собственной пуповиной с этой историей: так-то, прадед его, Леви, был среди братьев, которые ели хлеб над колодцем, куда бросили Иосифа, а затем продали его измаильтянам.

Перейти на страницу:

Похожие книги