Пустыня внемлет Богу

– Я Господь. Беда эта — твоя, Моисей. Ты слишком быстро отчаиваешься, много мудрствуешь и мало веришь. Вспомни Авраама, отца твоего прапрадеда Ицхака. Он рисковал вдесятеро более тебя. Только один Я знаю, что творилось в его душе, когда он занес нож над сыном. Такое родственное наследие обязывает вести себя соответственно.

— Неужели я призван Тобой занести нож над этим народом?!

И вздрагивает Моисей, услышав ответ и ощущая, как силы возвращаются к нему:

— Не забывай овна, запутавшегося рогами в зарослях. Авраам его принес в жертву. Вместо овна может быть и существо, в облике которого ты заметил нечто крокодилье. Верь, Моисей. Я — Господь.

4. Яхмес

Говорят, что в глазах мертвого человека запечатлевается облик того, кто склонился над ним в последний миг. В глазах живого Яхмеса на всю жизнь запечатлелся силуэт Месу-Моисея, в ту ночь — безымянного существа в пустыне, вдали от границы Кемет, крадущегося к дереву, под которым он, Яхмес, замаскировал бурдюки с водой и мешок с едой. Сам Яхмес лежал неподалеку в засаде, желая убедиться в том, что Моисей спасен, и вот он, удаляющийся в ночь силуэт живого Моисея, который в следующий миг растворится навечно, но в длящийся миг кажется Яхмесу, что все пространство посвежевшей к ночи мглы, вместе со звездами и расплывающимися вдали холмами, замкнуто на этом человеке и с его исчезновением распадется и не будет вообще смысла в его, Яхмеса, жизни.

И все же в самом дальнем тайнике души все эти годы тлела слабая, безумная, но ощутимая отдаваемой в сердце горечью и болью надежда на встречу.

Между тем не столь уж старый правитель Кемет Сети дряхлел на глазах. Мернептах тоже тяжело переживал исчезновение Месу, жил замкнуто, в окружении самых близких друзей и соратников, с уважением относился к Яхмесу, зная его привязанность к Месу, и в тех редких случаях, когда Яхмес оказывался вблизи, он заставал Мернептаха просматривающим папирус Месу о течениях и водоворотах. Все знали, что Мернептах неоспоримый наследник Сети, но особенной близости в последнее время между ними не было, и тут как бы даже неизвестно откуда возник этот — сын не сын, ведь их у Сети была уйма, включая и Месу, и Яхмеса, — прихрамывающий, со странно вытянутой формой черепа, делающей его несколько похожим на крокодила, что в немалой степени способствовало его сближению с дряхлым Сети, который принимал этих зубастых хищников за священные существа. Физические недостатки развили в этом юноше гениальный нюх на то, чего, к примеру, жаждет человек, стоящий одной ногой в могиле, иными словами, не менее, если не более ущербный, чем хромое, плохо владеющее одной рукой и вообще достаточно непривлекательное существо.

Дело дошло до того, что Сети уже не мог без него обойтись. И тут существо это совершило ошибку, которая показала, на какие чувства способно крокодилье сердце, но это могло стоить ему жизни: оно, это существо, влюбилось в красавицу жену Мернептаха и, зная, что шансов на успех никаких, пыталось ее шантажировать. Взбешенный муж бросился искать мерзавца, но у того чувство приближения опасности было острейшее, и он, подобно крокодилу, ушедшему под воду, как сквозь землю провалился. Сети, совсем впавший в детство, рвал и метал, и тут резко ухудшилось положение на севере. Мернептах во главе войск выступил против амуру и погиб в первом же сражении.

Яхмес уверен, что это было делом рук убийцы, посланного этим существом. Яхмес отчетливо помнит, как в тот день, когда везли с севера тело Мернептаха, умер Сети, от одра которого в последние часы не отходил неведомо откуда возникший любимец. Надо было видеть и слышать, как он в голос, взахлеб, оплакивал обоих. Яхмес тогда впервые понял, что крокодиловы слезы не просто крылатое выражение, а реальность. Все, даже не сомневаясь, знали: перед ними новый властитель Кемет. Оставались только внешние формальности.

Искусные мастера преобразили это существо различными ухищрениями — одеждой, обувью, гримом. Оно перестало хромать, жезл держало здоровой рукой, а несколько хищно торчащие зубы вместе с выдающейся вперед челюстью были облагорожены гримом, вследствие чего внимание зрителя, и так до колик в животе ослепленного силой власти, сосредоточивалось на глазах и бровях повелителя мира, имя которому было Рамсес и должно было произноситься врастяжку — Раамсес.

Он неотлучно присутствовал при бальзамировании обоих дорогих покойников. Даже порывался помочь. Именно тогда Яхмес отметил у властителя эту тайную страсть к бальзамированию.