Пустые земли

— Я думаю, не отличается от тех, которые ты посетил… от Лондона?

— Это город, — согласился он, — а города ненамного отличаются друг от друга по своей сущности. — И почувствовал еще один укол боли, поэтому засмеялся и сказал: — Какого цвета будет наш обед сегодня?

— Снежно-белого и темно-голубого, — сказала она. — Эти маленькие улитки с лазурными раковинами, откуда они? И сливы! Что еще? Аспирин в желе?

— Не сегодня. Я нахожу его несколько пресным. Нам нужна какая-нибудь снежная рыба?

— Обязательно! — Сняв платье, она встряхнула его надо мхом, и оно превратилось в серебристую скатерть.

Вместе они приготовили еду, усевшись на противоположных концах стола.

Но когда еда была готова, Джерек не почувствовал голода. Чтобы доставить удовольствие матери, он попробовал немного рыбы, сделал глоток-два минеральной воды, взял кусочек героина и обрадовался, когда ей самой наскучила еда и она предложила рассеять остатки. Как Джерек ни старался всем сердцем присоединиться к энтузиазму матери, но обнаружил, что не может освободиться от смутного чувства беспокойства. Он знал, что хочет быть в каком-то другом месте, но знал также, что в мире нет места, куда он мог бы отправиться и освободиться от ощущения неудовлетворенности. Он заметил, что мать улыбается.

— Джерек! Ты печален, мой дорогой! Ты хандришь! Возможно, пришло время забыть свою роль, сменить ее на ту, которую можно лучше воплотить в жизнь?

— Я не могу забыть миссис Ундервуд.

— Я восхищаюсь твоей твердостью. Я уже говорила тебе это и теперь просто хочу напомнить, исходя из моих знаний классики, что страсть, подобно совершенной розе, должна в конце концов увянуть. Возможно, сейчас самое время дать ей начать понемногу увядать?

— Никогда!

Она пожала плечами.

— Конечно, это твоя драма, и ты должен быть предан ей. Я первая, кто сомневается в мудрости уклонения от первоначальной концепции. Твой вкус, твой тон, твой стиль — они совершенны. Я больше не буду спорить.

— Кажется, это больше, чем вкус, — сказал Джерек, оттягивая кусочек коры и заставляя его мелодично бренчать о ствол дерева. — Трудно объяснить.

— Как и любое по-настоящему важное произведение искусства.

Он кивнул.

— Ты права, Железная Орхидея. Так оно и есть.

— Скоро все разрешится само собой, плод моего семени. — Она взяла его под руку. — Пойдем, прогуляемся немного по этим спокойным улицам. Ты, может быть, найдешь здесь вдохновение.

Он позволил провести себя через пруд, в то время как она, все еще во власти приятных воспоминаний, говорила о любви его отца именно к этому городу и о его глубоком знании истории Шаналорма.

— И ты так никогда и не узнала, кто был мой отец?

— Нет. Разве это не восхитительно? Он все время оставался с измененной внешностью. Мы любили друг друга несколько недель!

— Никаких намеков?

— О, видишь ли… — Она беспечно рассмеялась. — Знаешь, слишком упорное расследование тайны все испортило бы.

Под их ногами какой-то захороненный трансформатор вздохнул и заставил задрожать землю.

2. ИГРА В КОРАБЛИКИ

— Я иногда задаюсь вопросом, — сказала Железная Орхидея, когда ландо Джерека уносило их прочь от Шаналорма, — куда ведет нынешняя мания изучения Эпохи Рассвета?

— Ведет, моя жизнь?

— Я имею в виду артистически. Вскоре, в основном из-за моды, которую ты породил, мы вновь создадим ту эпоху вплоть до мельчайшей детали. Все будет похоже на жизнь в девятнадцатом столетии.

— Неужели, металлическое великолепие? — Он был вежлив, но все еще не способен следовать ее рассуждениям.

— Я имею в виду, нет ли опасности из-за увлечения реализмом зайти слишком далеко, Джерек? В конце концов воображение людей может стать неповоротливым. Ты всегда утверждал, что путешествие в прошлое влияет на восприятие человека — делает мысли расплывчатыми, затрудняет творчество.

— Возможно, — согласился он, — но я не уверен, что мой Лондон станет хуже, будучи создан скорее на основе жизненного опыта, чем фантазии. Конечно, причуда может зайти слишком далеко. Как, например, в случае с Герцогом Королев.

— Я знаю, тебе редко нравятся его работы. Они, действительно, немного экстравагантны и пусты, но…

— Его тенденция к вульгаризации — наваливать эффект на эффект беспокоит меня. Хотя, надо отдать должное, он был довольно сдержан в своем «Нью-Йорке, 1930 г.», несмотря на очевидное влияние моего собственного творения. Подобное влияние будет для него полезным.

— Он, как и другие, может зайти слишком далеко, — сказала она. Именно это я и имею в виду. — Помолчав, она пожала плечами. — Но скоро ты создашь новую моду, Джерек, и они последуют ей. — Она сказала это почти с надеждой, почти мечтательно. — Ты направишь их прочь от излишеств.

— Ты добра.

— О, даже больше! — Ее лицо цвета воронова крыла светилось юмором. Я пристрастна, мой дорогой. Ты — мой сын!

— Я слышал, Герцог Королев закончил Нью-Йорк. Не отправиться ли нам посмотреть его?

— Почему бы и нет? И будем надеяться, что он сам будет там. Я очень люблю Герцога Королев.

— Так же, как и я, хотя и не разделяю его вкусов.

— Зато он разделяет твои. Ты должен быть более снисходительным.

Они рассмеялись.