Пустота

Импасс ван Зант начал свой жизненный путь на корабле «Карлинг» среди пятидесяти тонн гамет глубокой заморозки на продажу. Постепенно сперматозоиды и яйцеклетки обретали свое предназначение. Пропутешествовав так двести лет, зачастую довеском к более интересным сделкам, ван Зант наконец вышел из морозильника для сельскохозяйственной работы. Но места себе не нашел. В гало это было частым явлением. Еще до рождения приговоренный богами к необратимым перелетам и целеустремленному, но непредсказуемому перемещению, Импасс в итоге оказался здесь, посреди пустоты, глядя в космос и шепча:

– Ты здесь?

Ответа не последовало. Затем проскочила очень быстрая и бледная вспышка. Исследовательский аппарат отсортировал квантовые события. Программы заполнили систему широкополосным шумом, накачали ее через стохастический резонанс историей кратковременного дисбаланса энергии вакуума. Вдруг проявились данные, скакнули до пика и стремительно исчезли. Число объектов локального пространства внезапно удвоилось. В половине парсека по направлению к Ядру возникло нечто вроде белого крыла, накренившись во тьму, словно опиралось на нее. Он потерял счет случаям, когда она вот так ускользала от него, не успевал он и рта раскрыть: огромная хрупкая сирота-потеряшка вселенского субстрата. В такие дни ему становилось непереносимо все происходящее. Как и сейчас. Какую бы лажу ни скормил ему за пивом и партией в настольный теннис Риг Гейнс, одно Импасс знал наверняка: он сам себе голову дурит, если воображает, что в пустоте продержится. Он яростно трудился, приманивая ее, и в сиянии старомодной панели управления лицо его внезапно смягчилось, а потом налилось отчаянием.

– Привет? – выкликал он во тьму. – Привет?

– Привет.

Его сердце скакнуло. Он попытался припомнить, на чем окончил предыдущий разговор: чем бы привлечь ее внимание?

– Кем бы ты стала, – произнес он, – если б могла стать кем-то другим?

– Одним?

– Одним.

Она без устали кружилась в вакууме. Тень накрыла его – элегантная, узкоформатная, тысячу метров от кончика одного крыла до кончика другого. Временами она принимала эту форму с перьями. Иногда представала скоплением узелков плазмы, сверхпроводящим потоком, сплетением магнитных полей, где кружились частицы всех энергий. Так же часто отращивала толстый холодный кус плоти, что колыхался во тьме, как диск морского дьявола. Словно признавая вызванные таким разнообразием проблемы и отвечая на безмолвный вопрос, она отозвалась:

– Я в любом случае никогда не знала, кто я такая.

– Ты не знаешь, кто ты?

– Я кем-то была, но даже тогда не помнила, кто я.

Она поразмыслила.

– Даже тогда я к чему-то возвращалась. Но это было давно, – наконец продолжила она. – Знай я тогда, кто я, такой бы и захотела сейчас стать.

– Ты уже была кем-то другим?

– Не могу объяснить.

– А я никогда не бывал никем, кроме себя. Я всегда взаперти.

Но с этим она ему помочь не могла, не в этот раз.

В конце концов послышался ее мрачный шепот:

– Мы все принимаем неверные решения.

Тогда по лику K-тракта скользнул случайный выброс энергии. В местную вселенную выдуло какую-то разреженную оболочку – больше, чем пустоты, меньше, чем газа: темная материя, похожая на призрачный бархат.

– Взгляни! – воскликнула она. – Разве не красиво?

Она переместилась так, чтобы обернуться туда: стометровые перья на кончиках крыльев расплелись и развернулись. Волновой фронт достиг Жестянки ван Занта и прошел через корпус, породив события настолько тонкие, что регистрации они были недоступны. Коснулся лица гостьи – нежно, как пальцы любимого, – и оставил в недоумении аппаратуру.

– Туда кто-то проник, – услышал он ее шепот.

– Так говорят.

– Не очень давно. Я вот думаю: может, и мне туда тоже податься?

Их обоих на двадцать минут захлестнуло экзотическим излучением, но с разными результатами. Когда ван Зант очнулся, она уже вернулась к бесконечному патрулированию пустоты, оставив его наедине с собой.

«Не уходи!» – хотелось закричать Импассу.

Он никогда не успевал ее спросить о столь многом.

Кто ты? Что ты? Почему мы здесь, мы двое? Какова природа нашего диалога со Вселенной? Что случится дальше? Можем ли мы, такие разные, заняться любовью?

Все эти вопросы, за исключением одного, он мог бы задать себе, перефразировав и сведя к: Я когда-нибудь вернусь домой?