Пустота

– Какого хрена, – произнес он, – там, черт подери, творится?

Прибыв на Пляж, ребята с Земли обнаружили, что правила игры изменились. Тут могло случиться все. В чужацком прибое поджидали обломки новых вселенных, свернутые потайными измерениями внутри каждой заброшенной технологии. На повестку дня вышла обратная разработка. Для всего, что находили, всего, с чем можно было работать: от экспериментального сверхпроводника размером с планету до детектора гравитационных волн величиной со звездную систему. На каждую находку обнаруживалась новая, еще грандиознее. И на другом конце масштабной линейки тоже: синтетические вирусы, новые белки, нанопродукты… вплоть до обогащенных нейтронами стабильных изотопов с асферическими ядрами.

Десять процентов всей этой рухляди еще функционировало. Десять процентов из этих десяти процентов удавалось приблизительно понять. Что она тут делает? По всему судя, интерес к загадкам Тракта проявляло множество рас уже пять миллионов лет. Любая форма разумной жизни с первого взгляда увлекалась им и теряла покой. Ребята с Земли поначалу этого не поняли: им Пляж казался территорией междуцарствия, ничейной землей вечных каникул от здравого смысла, неутомимого праздника на очень больших и очень малых масштабах, очень старого и очень нового, экстраординарного; панорамным мгновением, в котором им повезло очутиться. Мгновением, где возможно все, где все былое каким-то образом смыкается со всем предстоящим. Там известное встречалось с неведомым, отражаясь в зеркале желания.

Коротко говоря, тут можно было заработать денег.

2410 год. Парочка entradistas с Мотеля Сплендидо наткнулась на чужацкий исследовательский инструмент размером не меньше коричневого карлика, который вихлял туда-сюда на горячей окраине Тракта в районе гравитационной неустойчивости, подобно грязному воздушному шарику. Звали их Голт и Коул. Они пролетели мимо артефакта, глянули на него один раз и решили, что находка стоящая. Двумя днями позже их затянуло в неустойчивость Кельвина – Гельмгольца. Коул, у которого при сигналах тревоги сорвало крышу, ушел на дно вместе с кораблем; Голт, с которого амбиции малость ободрало плюмажем раскаленного до одиннадцати миллионов кельвинов и доступного наблюдению лишь в дальнем ультрафиолете газа, успел вернуться к объекту в спасательной шлюпке. Пять лет спустя его сверхсветовой маяк привлек внимание дальнерейсового грузовоза компании «Мэйкон-25», выполнявшего рейс на β Гидры с грузом из десяти тысяч новочеловеков в кататонической отключке; новочеловеки лежали в трюме, спрессованные подобно мешкам с органами для трансплантации, каковыми они в данном случае и были.

К тому моменту от Голта остался один кальций. Несколько обрывков ткани да отполированный череп на ярком свету. О местонахождении его друга можно было строить лишь догадки. Голт оставил автобиографию, а может, завещание – или просто имя душеприказчика, единственное слово, нацарапанное на камне: ПЕРЛАНТ. Они умерли рядом с сокровищем, два дурака, но имя это пережило их. Ибо под искореженной и издырявленной поверхностью, где бог знает сколько миллионов лет наслаивалась пыль, лежало то, что впоследствии нарекли Лабиринтом Перлант.

Два поколения entradistas искали вход. История эта заслуживала отдельного рассказа. Потерянные экспедиции, странные болезни, смерти. В каждом боковом туннеле было полным-полно древней машинерии с высокоразвитым чувством несправедливости. Грибковые споры, обвалы пещер, проходы, затопленные неабелевыми потоками при комнатной температуре. У них крыша ехала от постоянного ощущения, что за ними наблюдают. И, что еще хуже, сам Лабиринт явно носил экспериментальный характер: его сконструировали с такой исключительной фрактальностью, что термин «центр» тут мог использоваться лишь как обманка. Экспериментальное пространство, где темпоральные аномалии разгорались и гасли в точной синхронизации с какими-то событиями на дальнем Тракте («Как если бы, – заметил кто-то, – эта штука тут висела, чтобы время отмечать»), и охват его всегда казался шире, чем следовало из замеров внешней поверхности. В конце концов команда сорвиголов из «ФУГА-Ортоген», субсидируемой ЗВК шарашки по производству ядерной взрывчатки (первый капитал они сколотили в Нью-Венуспорте, сбыв с рук чужацкие горнодобывающие комбайны возрастом как бы не старше самого Лабиринта), прорвалась в просторную, плохо поддающуюся картированию палату, которой впоследствии присвоили название Старой Рубки. Тени их, призрачные и дерганые, метались по идеально плоской палубе из аллотропного углерода. Расстояние до стен можно было оценить лишь приблизительно. Они откинули шлемы и бросили термобарические резаки. Они остались стоять, любуясь трепетной опалесценцией Алефа в колыбели магнитных полей. Они сразу просекли, что эта штука принесет им богатство.

Пятнадцатью годами позже трехмерные изображения сокровища затопили канал связи Гейнса: на таком расстоянии немного зернистые, но в этом следовало виноватить три конкурирующих набора законов физики.