Пустошь. Дом страха

Теперь он считает, что превзошел своего учителя и достиг совершенства. У него в груди горит возбуждение.

Еще одна ниточка теплой крови стекает по его бедру…

Лютер приходит в себя, лежа на спине и уставившись в потолок навеса над крыльцом. Пролитый в шерсть свитера кофе уже превратился в сосульки. Лютер садится. Тучи рассеялись, низко опустившееся солнце наполовину скрылось за белыми скалами вдалеке. Перед глазами у него мельтешат черные точки – предвестники приближающейся смерти. Под ногами на деревянном полу замерзла лужица крови, розовая в свете угасающего солнца. Ему очень холодно. Боль вернулась, но он не откликается на нее хныканьем, как поступили бы другие. Его невозможно остановить, хотя скоро ему нужно будет уходить отсюда, если он собирается справиться с той пулей, которую всадил в него Эндрю Томас.

Лютер встает, берет ружье и, пошатываясь, возвращается в дом. В конце коридора он отпирает дверь в спальню для гостей и ударом ноги распахивает ее настежь.

Эндрю Томас неподвижно лежит на кровати.

– Вставай! – приказывает Лютер.

Он не заходил в комнату со вчерашнего вечера, после того как притащил сюда Эндрю. Громко застонав, тот старается сесть, откинувшись спиной на бревенчатую стену. Несмотря на то что он укутан в плед, Эндрю ежится от холода, его дыхание вырывается облачками пара.

– Идем со мной! – приказывает Лютер.

Эндрю подавленно смотрит на него.

– Я слышал выстрел из ружья. Они все мертвы?

– Идем со мной!

Брат Орсона опускает взгляд на пол, у него на глазах наворачиваются слезы.

– Просто убей меня!

Лютер чувствует, как под ним подгибаются ноги. Прислонившись к стене, не обращая внимания на кровь, капающую с отворота джинсов, он пытается прицелиться. Однако ружье выскальзывает у него из рук, и он сползает на каменный пол.

* * *

Я поднимаю ружье с пола и прикасаюсь пальцем к спусковому крючку. Приставив оба дула Лютеру к груди, ощущаю вкус безумия – и, о господи, какой же он сладостный! Хочу нажать на спусковой крючок, ощутить, как отдача воткнет приклад мне в плечо, увидеть, как Лютер истечет кровью на каменном полу. Короче говоря, я изнываю от желания его убить – и именно поэтому я этого не делаю.

* * *

Я вытаскиваю Лютера, еще живого, но уже угасающего, на крыльцо и привязываю его семьюдесятью футами веревки к последнему свободному креслу-качалке. Затем беру красное шерстяное одеяло, которое я взял с кровати Орсона, и накрываю им Перси Мэддинга и женщину рядом с ним – предположительно, его жену. Мне хочется похоронить их, но земля под слоем снега промерзла. Это все, что я могу сделать для человека, который спас мне жизнь.

После того как мне удалось закрыть замерзшие веки Перси, я отхожу от дома по глубокому снегу, останавливаюсь и оборачиваюсь на мертвых и умирающего.

Прощальные лучи холодного солнца расцвечивают золотом картину на крыльце, которая навсегда останется у меня в памяти: Перси Мэддинг, его жена, Орсон и Лютер Кайт, каждый в своем кресле-качалке, – трое мертвых, один при смерти.

Лютер заговаривает, и я вздрагиваю от неожиданности. Его бьет дрожь, зубы неудержимо клацают. Я не могу себе представить, что он доживет до утра. Интересно, он умрет от потери крови или же первым его приберет к себе мороз?

– Эндрю, у тебя на лице написан ужас, – говорит Лютер. – В чем дело?

– Я в ужасе от всей этой крови, Лютер.

– Все мы жаждем крови. Это в нашей природе. Война, насилие и кровь, много крови. И не пытайся меня убедить в том, что тебе это ничего не говорит.

Черные волосы Лютера ниспадают на бледное, бескровное лицо. Он ждет моего ответа, но я ничего не могу ему сказать.

Наконец я подхожу к своему брату. Наклоняюсь к самому его лицу. Глаза Орсона остались открытыми, губы застыли в едва уловимой усмешке. Меня захлестывает ярость при мысли о Мэддингах и всех остальных человеческих существах, беспощадно загубленных братом, и я кричу ему в лицо, наполняя своим гневным голосом пустыню:

– И это, по-твоему, красота, Орсон? Это истина?

После чего, как будто приступ лихорадки проходит, я заливаюсь слезами.

* * *

Я скольжу по снегу на восток, в направлении шоссе номер 191, под бескрайним багрянцем вайомингского неба, и по мере того как бревенчатый дом остается все дальше позади, безумие утихает. Я думаю о том, умер ли уже Лютер. Я думаю о многих вещах.

Лыжи скрежещут по асфальту, и я останавливаю снегоход на противоположной стороне дороги. Спешившись, отстегиваю два чемодана, наполненных одеждой и содержимым ящика в комнате Орсона. Сажусь на обочину. Шоссе расчищено – на асфальте лишь тонкий слой наметенного снега. Все вокруг неподвижно. Левая рука у меня пульсирует болью, но, к счастью, Перси ошибся. Пуля прошла навылет – сегодня утром я извлек из плеча расплющенный кусочек свинца.

Солнце скрылось. Ночное небо начинает заполняться древними образами звезд и планет.

У меня за спиной над Уиндсом карабкается вверх луна, и ее свет отбрасывает мою длинную тень на дорогу. Пустынное белесое шоссе простирается на север и юг покуда хватает глаз.