Пустите меня в Рим

– Давай шлепки. – Он уже держал наготове сумку, но я же все-таки женщина! Я успела сунуть их в пакет и лишь потом кинула в сумку. Туда же майку, которая неубедительно притворялась ночной рубашкой. Быстро оглядела номер – пусто, он все собрал. Дим с нетерпением тянул меня за руку. Пролетая мимо портье, он кинул на стойку ключ от номера, я с угрызениями совести вспомнила, что не оставила чаевых, но копаться в сумочке времени не было. В автобус мы залезали под ворчание Наташи о некоторых неорганизованных товарищах, из-за которых мы все рискуем опоздать (я не поняла куда, Рим уйдет, что ли?). Ей вторила все та же недовольная всем дама, от которой я норовила держаться подальше еще в аэропорту. Водитель подмигнул мне и улыбнулся, и я решила, что мы все же прибудем вовремя, что бы это ни значило. Когда автобус наконец тронулся и Наташа завела свою литанию, рассказывая о старом и Вечном городе, куда мы все направлялись, Дим сунул мне в руки бутылку воды, круассан и яблоко.

– Это твой завтрак, – шепнул он, не обращая внимания на укоризненные взгляды Наташи. – Больше взять было нечего, йогурт в кувшинах, хлопья в мисках.

А потом наступил Рим – он именно наступил, – неизвестный и хорошо знакомый – по учебникам истории, книгам и фильмам. Он был жаркий, с палящим солнцем на площадях и льдом, звенящим в высоких стаканах. И был прохладным – в тени каменных улиц, уютных кафе и тенистых садах виллы Боргезе.

Этот город свят, ибо здесь находится Ватикан, и чудо Сикстинской капеллы, и собор Святого Петра. И он по-прежнему поклоняется радостям плоти, ибо тела святых и грешников полны жизни, и даже время не властно над их кровью, муками и радостями. Рим был совершенно незнаком и в то же время казался родным: как город, в котором жил в детстве, а потом надолго уехал, и вот теперь возвращение дарит радость смутного узнавания – то ли запах родной, то ли цвета так радуют глаз, то ли всплывает забытое с детства ощущение жизни как яркого и бесконечного праздника.

Римини совершенно не подготовил меня к Риму. Там, в курортном городе, все было просто и обычно. Здесь, в Риме, все казалось странным. Разноцветные дома, разной степени покрашенности и облезлости. Гладкие фасады. Дома слеплены вместе, они прижимаются друг к другу: двухэтажный к четырех-, а потом трехэтажный, но окна у всех на разных уровнях, и покрашены они в разные цвета, а на крыше двухэтажного домика виден садик. Окна гораздо больше похожи на глаза, чем наш шторно-тюлевый вариант. Может, это из-за ставен. Ставни – это совершенно необыкновенная вещь, очень итальянская, очень значимая. Они то подмигивают, прикрывая чью-то жизнь, то кокетливо отгибаются в сторону, словно ресницы, позволяя уловить нечто, уголок чьего-то бытия. Иной раз они подозрительно прищуриваются на прохожих неплотной вертикальной щелью. В сиесту ставни плотно закрыты, как глазки добропорядочного горожанина... однако вам только кажется, что все спят. Рим никогда не спит. Но особенно широко ставни распахиваются в вечерние часы – окна с любопытством взирают на текущий мимо людской поток.

Количество памятников истории и культуры на один квадратный метр площади города невыносимо плотно. Это вызывает своего рода культурный шок и состояние одурения. Но никто из итальянцев не переживает по этому поводу. Люди просто пользуются всем, что мы считаем достопримечательностями. Они ходят по памятникам, сидят на них, брызгаются водой из фонтанов, созданных Бернини, живут в палаццо. А что делать, если весь город – это история? Удивительно живая, имеющая запах и цвет, фактуру и нрав.

Я ходила по улицам, смотрела на невозможные сады на крышах, руины прошлого, знаки настоящего и чувствовала, что мне хорошо. Люди смеются и никуда не спешат, особенно мужчины. Они сидят в кофейнях, смуглые, черноволосые, с темными глазами, похожими на маслины, и насмешливым изгибом полных губ. Они смотрят на женщин и улыбаются. Глаза их блестят, и я знаю, что женщины чувствуют их взгляды, и я тоже не осталась к ним равнодушна. И мой спутник – его тоже словно согрел Рим. Прежде милый и превратившийся почти в товарища, он вдруг сделался беспокоен и настойчив, его глаза так же раздевали меня, как и глаза итальянцев, и я не могла отвести взгляд от его губ. Меж нами плелась паутина слов, взглядов и жестов, случайных прикосновений и дыхания, которое обжигало щеку.

Мне хотелось, чтобы воспоминание о Риме осталось ярким и осязаемым, как его цветущие олеандры и вкусное мороженое, как блеск золота в магазинчиках и твердость древних камней под ногами. Пусть только все получится, попросила я мысленно всех древних богов Рима, которые купались в его фонтанах и взирали на людей с фронтонов дворцов.