Пустяки

Это предложеніе было принято такъ же быстро, какъ и первое. Мгновенно нашлись розги и экзекуторы. едосй получилъ все, что требовалось. Тогда его прогнали со двора и принялись счь другихъ… Кого? Виновные сейчасъ нашлись изъ среды того же схода. Какъ это случилось — это невозможно разсказать, но, тмъ не мене, черезъ нсколько времени отодрали еще пятерыхъ. Одинъ въ прошломъ году укралъ узду, другой случайно воспользовался чужою шапкой, третій упомянулъ какъ-то въ пьяномъ вид о «красномъ птух» и пр. Гнвное настроеніе на сборномъ двор стало непрерывнымъ и росло, какъ волна; эта волна подхватывала виновнаго, и онъ не успвалъ опомниться, какъ его бросали подъ розги. Постоянно раздавался вопросъ: «кого еще?» И голосу отвчалъ сейчасъ же другой голосъ: «Вотъ этого сокола». И «сокола» хватали, клали и отпускали, что требовалось. Такимъ образомъ наказали еще нсколькихъ человкъ, въ томъ числ Василія Чилигина за то, что онъ не заплатилъ больничныя деньги, Василія Портянку за пьянство и Василія Прохорова просто за неуваженіе къ міру… Была минута, когда измученные и разгнванные жители готовы были устроить всеобщую порку, чтобы вылить и забыть поднявшееся мрачное озлобленіе. И если этого не случилось, то потому лишь, что одиннадцатая жертва, угрожаемая наказаніемъ, успла выкрикнуть прерывающимся голосомъ: «Ей-ей, погоди, ребята!… Два ведра!… Дай срокъ!»…

Волненіе стихло, и на этотъ разъ окончательно. Мало-помалу дворъ пустлъ; крестьяне по одиночк и группами, среди глубокой ночи, двигались по улиц въ кабаку и уже мирно разговаривали другъ съ другомъ. Собравшись возл кабака, сейчасъ же принялись пить, не взирая на полночный часъ. Пили до разсвта, причемъ одинъ упоенный взялъ общественный приговоръ о едос въ ротъ и тоскливо жевалъ его.

Горловъ нкоторое время сидлъ безмолвно на сход, но никто его не видалъ и не тронулъ. Однако, впечатлніе отъ схода такъ взрзалось въ него, что онъ принялъ ршеніе: «Уйду вонъ!» Его потянуло изъ деревни, и онъ раздумалъ зимовать. Черезъ нсколько дней онъ уже совсмъ собрался, не обращая вниманія на наступившую осеннюю распутицу. На полу стояла котомка, въ рукахъ онъ держалъ походный костыль. Онъ прислъ на лавку и равнодушно оглядывалъ свою избу, въ которой царилъ полумракъ, потому что все небо было покрыто клочьями осеннихъ облаковъ, изъ которыхъ лился мелкій, холодный дождь. Еслибы онъ остался дома, онъ, можетъ быть, поправилъ бы свою расшатанную избу, но теперь ему было все равно; въ труб завывалъ втеръ, сквозь большую щель въ потолк просачивался дождь и спускался широкою полосой по стн.

У него въ деревн не было человка, который бы пришелъ сказать ему на прощанье нсколько словъ. едосй куда-то пропалъ, а Василій Портянка запилъ. Такъ онъ и ушелъ одинъ, никмъ не провожаемый. Провожалъ его только туманъ, носившійся надъ холодною землей, да грязь, пристававшая къ его ногамъ, когда онъ одиноко удалялся изъ деревни.

* * *

Прошло съ того дня много времени. Гд ходилъ Горловъ, никто не зналъ. Но скоро онъ объявился въ разныхъ мстахъ и сдлался популярнымъ среди крестьянъ. Изъ него выработался опытный путеводитель и ходокъ при переселеніяхъ. И въ это дло ушла вся его страстная, фанатическая натура; ведя партію на новыя мста, онъ не обращалъ вниманія ни на холодъ, ни на голодъ, и бодро шелъ впередъ за тысячи верстъ. Проводивъ одну партію, онъ становился во глав другой. Его костлявую, сгорбленную, но выносливую фигуру можно было встртить на берегахъ Туры и Кубани, въ неоглядныхъ степяхъ Семирчья и въ предгорьяхъ Кавказа, въ Оренбургской пустыни и среди улыбающихся пейзажей Башкиріи. Жизнь его проходила въ безпрерывномъ путешествіи по далекимъ странамъ, и много было въ ней тяжелаго; не было только одного — полоумныхъ пустяковъ, выбившихъ его на этотъ странническій путь, полный приключеній.

1883