– …Я уверен, что ты понимаешь, Коконе. На моей совести слишком много грехов. Я играл с судьбами и рушил судьбы множества людей. Пока я не искуплю эти грехи, я не могу быть с тобой. Но я не знаю,
– Дайя…
– Но одно я тебе точно обещаю.
Он поцеловал меня.
– Я вернусь к тебе, Коконе.
Когда наши губы разомкнулись, у меня на глазах выступили слезы.
– Обещаешь?
– Да.
– Ты обязан вернуться!
– Да.
Дайя вытер мои слезы пальцами.
– Я тебя больше не подведу.
Он сказал, что не повторит ту же ошибку.
Он обещал, что вернется ко мне.
Однако в следующий раз, когда я увидела Дайю, он лежал на больничной койке, подключенный к уйме всяких медицинских штук.
Его ударила ножом в спину фанатичка – какая-то девчонка из средней школы. Ее тут же арестовали, а он угодил в реанимацию. Смерти он избежал, но из-за большой кровопотери у него оказался поврежден мозг и отключилось сознание.
Дайя был в коме. Аппарат искусственной вентиляции накачивал воздух ему в легкие через трахею, две трубки были воткнуты в ноздри. Я слышала шум насоса и биканье ЭКГ.
Едва я увидела его таким, как тут же разрыдалась. Хотя его грудь поднималась и опускалась, а глаза время от времени моргали, мне он уже не казался человеком. Это было живое существо в оболочке Дайи.
Прошел месяц. Дайя так и оставался в коме.
Родители навещали его почти каждый день, Хотя и перестали с ним разговаривать после того происшествия со мной и Миюки Карино. Появлялись и еще люди: Хару, Касуми, другие одноклассники, Мария Отонаси, Юри Янаги, Ироха Синдо, Миюки Карино, даже Рико Асами, которая работала на ферме на Хоккайдо. Приходили и некоторые из его бывших почитателей, но, в отличие от девчонки, которая его пырнула, они снова стали нормальными. Однако кто бы к нему ни приходил, состояние Дайи не менялось. Он не реагировал никак.
Обе наши семьи были против, но я все равно бросила школу, чтобы проводить больше времени с Дайей. Я была убеждена, что, если он будет все время слышать мой голос, это лучше всего поможет ему вернуться.
Но сколько бы я ним ни говорила, Дайя все равно не приходил в себя. Наблюдая за ним целыми днями, я замечала, что иногда он проявляет какие-то признаки жизни, но это было нечто слабое и непонятное. Не менялось главное: он по-прежнему оставался лишь оболочкой.
Время шло, шансы на то, что он поправится, постепенно таяли, а мой страх, что Дайя никогда не очнется, с каждым днем рос. Тревога грызла мои надежды, как голодный зверь.
Я постепенно перестала чувствовать.
И незаметно для самой себя утратила все эмоции.
Прошел еще месяц; настал ноябрь. Я настолько изнурила себя, что сама это заметила. Врач Дайи даже предложил мне обратиться к психиатру.
Я вытирала слезы Дайи полоской марли. Конечно, эти слезы время от времени текут по его щекам чисто рефлекторно, к эмоциям они отношения не имеют. И вдруг, когда я вытирала ему лицо, мне пришла в голову мысль.
Я притронулась к животу – точнее, к шраму на животе, который, видимо, останется со мной навсегда. В это место я ударила себя ножом, потому что верила: так я смогу спасти Дайю.
«Даже если мне придется умереть, пусть Дайя обретет истинное счастье».
Тогда я считала так совершенно искренне. И по-прежнему считаю. Я готова пожертвовать собой ради Дайи в любой момент.
Пусть он нагрешил. Пусть он должен принять груз своей вины. Но обязательно ли ему нести этот груз в одиночку? Разве не мог он передать часть его другим людям, например мне? Неужели он ничего не мог сделать, чтобы быть прощенным?
Да… мир всегда был жесток, и я это знала. Его жестокость отпечатана у меня на спине.
А если так…
– Достаточно.
Мы видели достаточно этого мира.
Стоит мне отсоединить все, что прицеплено к Дайе, и жизненные функции его тела прекратятся.
Я схватила трубки, идущие ему в нос.
Вытащить их – и дело с концом. Никто не будет меня винить. Да если и будут – я же все равно отправлюсь за Дайей.
– У… уу…