Пусть умирают дураки

У мистера Хиллера был большой офис с фотографиями жены и детей на рабочем столе. Секретарши не было, и я надеялся, что он догадался избавиться от нее, чтобы она меня не застала. Мне нравилось иметь дело с догадливыми людьми. Я боялся тупиц.

Мистер Хиллер усадил меня и предложил сигару. Он вновь осведомился о моем здоровье. Потом перешел к делу.

— Видели голубой Додж? Приятная машина, отличная форма. Я могу вам выгодно продать его. На чем вы сейчас ездите?

— Форд 1950 года, — сказал я.

— Вы можете обменять его, — сказал мистер Хиллер. — Вы можете получить Додж за свою машину плюс пятьсот долларов.

С непроницаемым лицом я достал из бумажника пятьсот баксов и сказал:

— По рукам.

Мистер Хиллер выглядел несколько удивленным.

— Вы найдете возможность помочь моему сыну? — Он несколько обеспокоился, что я не понял сути.

Я снова поразился, насколько меня развлекают эти маленькие сделки. Знал, что могу с ним поторговаться. Я мог просто получить Додж, отдав свой Форд. На самом деле я с этой сделки имел около тысячи долларов, даже отдав ему пятьсот. Но я не верил в мошенничество, невыгодное обеим сторонам. Во мне еще было что-то от Робина Гуда. Я все еще считал себя парнем, берущим деньги у богатых только отдавая им взамен то, за что они заплатили. Но больше всего меня позабавила озабоченность, мистера Хиллера, что я не понял смысла сделки. Поэтому я сказал очень спокойно, по деловому, без улыбки:

— Ваш сын будет включен в шестимесячную программу в течение недели.

На лице мистера Хиллера отразилось облегчение и уважение. Он сказал:

— Мы составим сегодня все бумаги, и я позабочусь о временных номерах. — Он нагнулся, чтобы пожать мне руку. — Я слышал о вас и раньше, — сказал он. — Все о вас отзываются очень высоко.

Я был польщен. Конечно, понимал, что он имеет в виду. У меня была хорошая репутация честного мошенника. В конце концов, это было кое-что. Это было достижением.

Пока клерки готовили бумаги, мистер Хиллер продолжал разговор. Он пытался выяснить, действую ли я один или совместно с майором и полковником. Он выведывал это довольно тонко, вероятно, благодаря деловым навыкам. Вначале он сделал мне комплимент за то, что я быстро все понял. Потом начал задавать вопросы. Он беспокоился, что двое офицеров запомнили его сына. Разве они не будут принимать у него присягу при поступлении на шестимесячную программу резерва? Непременно будут, подтвердил я.

— А вдруг они вспомнят его? — волновался мистер Хиллер. — И спросят, как это он так быстро скакнул в списке?

— Я вам задавал какие-нибудь вопросы про додж? — сказал я.

Мистер Хиллер тепло улыбнулся.

— Конечно, — сказал он. — Вы знаете свое дело. Но это мой сын. Я не хочу, чтобы у него были из-за меня неприятности.

Я отвлекся. Думал, как обрадуется Валли, увидев голубой Додж: это был ее любимый цвет, к тому же, она ненавидела наш побитый старый Форд.

Я заставил себя задуматься над вопросом мистера Хиллера. Я вспомнил, что у его Джереми были длинные волосы и он был в хорошо сидевшем костюме с жилеткой и галстуком.

— Передайте Джереми, чтобы он подстригся и оделся по спортивному, когда я вызову его, — посоветовал я. — Они его не вспомнят.

Мистер Хиллер засомневался:

— Джереми это не понравится.

— Тогда не надо, — ответил я. — Я не привык требовать от людей того, чего они не хотят делать. Позабочусь сам. — Я проявлял легкое нетерпение.

— Хорошо, — сказал мистер Хиллер. — Оставляю это в ваших руках.

Когда я приехал домой на новой машине, Валли обрадовалась, и я взял ее с детьми на прогулку. Додж ехал, как во сне, и мы слушали по радио музыку. В моем старом Форде не было радио. Мы остановились и купили пиццу и содовую, обычное дело сейчас, но очень редкое в нашей прежней семейной жизни, когда нам приходилось считать каждый цент. Потом остановились у кондитерской лавки, поели мороженого, и я купил куклу дочери и военные игры сыновьям. Для Валли я купил коробку шоколада Шрафт. Я сорил деньгами, как принц. По дороге домой распевал в машине песни, а после того, как дети улеглись, Валли любила меня, как будто я был Ага Хан и только что подарил ей алмаз величиной с Ритц.

Я вспомнил дни, когда заложил пишущую машинку, чтобы протянуть неделю. Но это было до того, как я сбежал в Вегас. С тех пор мое счастье переменилось.

Не надо было больше работать в двух местах; среди моих старых рукописей на дне платяного шкафа было спрятано двадцать тысяч. Процветающий бизнес, который мог бы принести мне состояние, если бы это вымогательство не раскрылось пли не произошла бы мировая разрядка, и великие державы не прекратили бы тратить столько денег на свои армии. Впервые я понял, что чувствуют магнаты военной промышленности и армейские генералы. Угроза мировой стабилизации могла загнать меня обратно в нищету. Не то чтобы я хотел новой войны, но не мог удержаться от смеха при мысли, что все мои так называемые либеральные воззрения растворяются в надежде, что Россия и Соединенные Штаты не слишком подружатся, по крайней мере, не сразу.