Пусть будет как есть. Беседы в Бомбее. 2010–2011

К.: Никогда не было никого. Что же тут даже говорить о том, чтобы жить в адвайте, жить достойной жизнью? Что за вопрос о хорошей и плохой жизни?

С.: Это противоречие.

К.: Полное безумие.

С.: Так в вопросе о реальности, том, что истинно, критерием может быть человеческий разум?

К.: Ты можешь говорить, что энергия принимает форму так называемого человека, а затем создаёт ещё одну форму, которая не есть что–то «отличающееся», и тогда имеет место диалог о самой себе. Это подобно разговору с самим собой. Это подобно тому, как каждое утро, когда ты пробуждаешься, пробуждаются трое — «я», я сам и Я. А потом спрашивают «как мы себя чувствуем?». Ты уже пробуждаешься в больнице, в сумасшедшем доме. Это твоя больница. И там всегда есть врачи, которые столь же больны, как ты. И больной врач хочет помогать больному пациенту. И оба без конца говорят об их болезни. И каждый состязается в том, кто самый больной. Или кто–то даже состязается в том, кто самый здоровый. Но тот, кто состязается в здоровье, должен быть в аду. Любое состязание имеет место в аду, в разделении. Есть один, состязающийся с кем–то другим.

С.: Так глубокий сон ближе всего к адвайте?

К.: Глубокий–глубокий сон. Глубокий сон — это всё ещё осознавание. Глубокий–глубокий сон просто означает То, что является глубоким сном. То, что является пробуждением, и то, что сейчас бодрствует. Можно продолжать. Не то чтобы глубокий–глубокий сон был Тем, что ты есть. Ты здесь и сейчас являешься Тем, что ты есть. Но в глубоком–глубоком сне можно говорить, что нет никого жалующегося. Поэтому твоё Знание есть и в присутствии и в отсутствие этого жалующегося, что неизбежно. Этого невозможно избежать. Всегда есть что–то ложное. А если что–то не является ложным, ты называешь это единостью. Но даже это ложно. Что есть тот, кто не является ложным. Поэтому для меня всё ложно. Ложно, ложно, ложно. Это песня ложности.

С.: Это слишком намного выше моего разумения. Поэтому я хочу спросить кое–что другое. Рамеш говорит: «ты — эго». Я борюсь с этим. Я чувствую, что эго полностью другое. Если у тебя есть чувство делателя, то это эго, если нет, то ты — не эго. Но Рамеш всегда говорит: «Ты — эго. Ты умрёшь как эго». Эта идея — нечто такое, что я не способен принять. Не можете ли вы просветить меня по этому вопросу?

К.: Этим подразумевается, что ты — То, что есть эго, но То, что есть эго, не имеет эго.

С.: Я вас не понял.

К.: Да, если бы ты меня понял, то больше не было бы никакого эго. Так эго борется за свою шизофреническую идею «я». Есть эго, у которого есть эго. А это означает двойственность. «Я», у которого есть «я». Имеется «я–я». И тогда то, на что указывает Рамеш: Ты — То, что есть эго. И эго пришло и уйдёт как То, что ты называешь эго. Но эго не знает никакого эго. Только в обладании есть два эго. И тогда одно эго хочет избавиться от другого эго.

С.: Я не могу понять, ведь есть не два эго.

К.: Но нужны два эго, чтобы знать эго.

С.: Кое–что, что я не могу взять в толк. Это Я и эго? Если я чувствую, что не являюсь делателем, и делатель кто–то другой, то говорят, что эго нет. Но коль скоро есть чувство «Я — делатель», это эго. Эго — это нечто отличное от тебя, и оно вообще не существует. Ты воображаешь, что оно существует. Но Рамеш говорил мне: «ты — эго». Так приходит противоречие. До того я допускал, что я — не эго.

К.: Это то, о чём я говорил. Тот, кто не является эго, — всё равно эго. Вот почему я говорил, что есть два эго. Одно из них — тот, кто не является эго и видит эго.

Их два. Одно — это тот, кто отличается от эго. Тогда есть два эго.

С.: Эго — это другой, я — не эго.

К.: Но это два эго!