Пушкинский том

– Знаешь, няня! У меня идея! Давай закажем молебен за упокой души Раба Божия Джорджа, болярина Георгия по-нашему?

– Это хорошо, – соглашается старушка.

Правая часть медленно гаснет, звучит церковный хор: православная заупокойная молитва.

Вспыхнувший слева свет гасит хор.

Гёте:…даже государство и церковь не обошел он своими нападками. Эти дерзкие выходки принудили его уехать из Англии, а со временем заставили бы его покинуть Европу. Ему везде было тесно; несмотря на беспредельную личную свободу, он чувствовал себя угнетенным, мир казался ему тюрьмой. Его бегство в Грецию не было добровольно принятым решением – на это подвиг его разлад со всем миром.

Далее то освещается правая, то левая часть сцены, то гаснут обе, то зажигаются невпопад (по желанию режиссера).

Пушкин: Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? Я так ничуть не жалею. Он изъяснил себя в стихах своих довольно. Охота вам видеть его и на ночном горшке?… Да мал и мерзок, как мы… Но не такой, как вы, подлецы.

Эккерман: К вам посетитель…

Гёте: Кто таков?

Эккерман: Русский господин.

Гёте: Прямо с улицы? Невоспитанный народ.

Эккерман: Нет, они за неделю записались. И по-немецки изъясняются.

Гёте: Вот как?… Тогда пригласите.

Пушкин: Тебе скучно в Петербурге, а мне скучно в деревне. Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа. Как быть?

Гёте: Значит, вы утверждаете, что в России есть равновеликий Байрону поэт?

Русский: Не то чтобы утверждаю… Не то чтобы равновеликий.

Гёте: Байрона тоже не следует преувеличивать. Хотя поэма вашего поэта, которую вы мне пересказали, хороша. В ней вполне работает закон трех единств… И если она написана хорошим стихом…

Русский: Что-что, а стих у Пушкина превосходен! Непревзойден!

Гёте: Прочтите, я послушаю.

Русский: По-русски?

Гёте: Всё равно.

Русский (несколько смущенно): Я только детские помню…

Гёте (утомляясь): Всё равно.

Русский (растерянно): У лукоморья дуб зеленый… дуб зеленый… дуб зеленый… дуб зеленый…

Гёте: Повтор – это всего лишь прием, им нельзя злоупотреблять…

Русский (вдохновляясь): Златая цепь на дубе том! – И днем и ночью… Фауст… то есть кот… (замолкает безнадежно).

Гёте: Фауст… продолжайте.

Русский (барабанит): …ученый – Всё ходит по цепи кругом – Идет направо – песнь заводит – Налево – сказку говорит – Там чудеса, там леший бродит – Русалка на ветвях…

Гёте: Вас ист дас леший?

Русский (запинаясь): Это такое существо… понимаете… лохматое в лесу… сказочное… русское…

Гёте: Русалка – это русская?… Интересно. У меня во второй части появляется много духов… это он угадал. Значит, он меня не читал, говорите?… Забавно. Еще что-нибудь… (видя замешательство русского)… хоть несколько строк.

Русский: Ветер по морю гуляет – И кораблик подгоняет – Он бежит себе в волнах – На раздутых парусах…

Гёте: Он… пешит… зибе… фолнах… Звучит приятно. Говорите, он продолжение «Фауста» написал? Как же он мог его написать, когда я его не закончил?…

Русский: Помилуйте! я так не говорил! Так, вариации… вольное переложение…

Гёте: Вольное?… (задумчиво)… зибен фолл нах… Полностью после… Впрочем, передайте ему, пожалуй, вот это… (Из стакана с перьями Гёте достает перо.) Нет, пожалуй, вот это. Это подойдет… Господин Эккерман, подберите, пожалуйста, футляр. Там, в моем геологическом кабинете, есть один такой, продолговатый.

11 декабря

1825 года.

Пушкин: Всё! Не могу больше! В Петербург!

Няня (продолжая торопливо вязать): Нельзя ведь… Подожди чуток. Совсем немного осталось. Василий Андреевич пишет, что Государь уже скоро отпустит… Напиши еще что-нибудь… потом недосуг будет писать-то.

Пушкин: Всё написал! «Цыган» написал! «Онегина», можно сказать, почти написал… «Годунова» написал, сукин сын! «Фауста» написал… Еду!

Няня: Ну, смотри…

(Пушкин выбегает; няня сталкивает свою потолстевшую вязку с колен… И это зайчик. Открывает ему дверь…)

Няня (зайчику): Ну, беги.

Гёте (Эккерману): Нельзя не удивляться, что большую часть жизни этот… англичанин отдал похищениям и дуэлям… Он, собственно, всегда жил как бог на душу положит, и этот образ жизни вынуждал его постоянно быть начеку, иными словами – стрелять из пистолета. Каждую минуту он мог ждать вызова на дуэль. Жить один он не мог…

Пушкин (возвращается с проклятиями): Дорого бы я дал, чтобы стать борзой! Уж я бы затравил его!

Няня (невинно): Что случилось?

Пушкин: Проклятый заяц перебежал мне дорогу.

Няня: Вот речь не мальчика, но мужа. Если уж заяц, то никак нельзя в дорогу…