Читаем Пушкинский дом полностью

Странное это чувство – время! То ли мы это уже писали, то ли кто-то уже читал… Тот же Лева уже читал. Было, стало, сбылось… Какой смысл – про то, что познал, узнать, что это было известно давно? В чем пафос?.. Эта радость нам не понятна… Пусть независимо, пусть даже раньше нас, пусть в 19-м году, пусть до революции даже… Приоритет – вот что нас уже не тронет.

Другое соображение задевает нас: какими бы разрушительными ни казались изменения, происшедшие с человеком, личность в нем, коли она была, остается тою же на всем протяжении, может быть даже, за счет искажения, деформации, даже обезображивания всех прочих обнимающих ее параметров. Поздний дед, ранний дед – нам это уже без разницы: он – был, был – он.

Другое дело – Лева. Что именно в этом отрывке так особенно понравилось ему, трудно сказать. Деду было 27 лет, когда он писал это; Леве – 27, когда он это читал. Но это еще не означает, что прочитано было именно то, что написано. Скорее наоборот. Слишком уж с большим подъемом переписал Лева этот текст. Радостное поддакивание устремило почерк. Против слова «Горький» стоит Sic! переписчика. Однако именно на инерции этого подъема прорвался Лева дальше, в главу «Бог есть»:

«Господи! каким молчанием бываю я наказан! шарю в темноте, пустоте, слепоте и звука шороха не слышу. Вот уж доказательство, что ничего-то вокруг нет. Когда Тебя – нет. Поиски вне себя – тщетны. Мир невидим в Твое отсутствие. Наказание Божье, награда Божья миром, существованием вокруг Тебя…

Когда совесть говорит – уста молчат. О чем?..

“Служу Богу или дьяволу?

Борясь, не признал ли за действительное то, с чем борюсь?

Враждуя с прогрессом, не служу ли ему, совершенствуя и оттачивая его механизм?

Изгоняя дьявола, не искушаюсь ли?

Доводя до сведения людей на живом языке то, что не было им доступно, проводя в жизнь идеи, быть может, самые благородные и, как мне вдруг покажется, Богу угодные – не выступаю ли слугой прогресса, расширяя Сферу Потребления еще одним Новым Наименованием? Чем и из Духа извлекать “прок и пользу”, так не лучше ли – не просвещать потребителя?

То есть угодно ли Богу то, что я делаю? или я пользуюсь Им, ворую у Него и сбываю?

Богу, людям, себе? своему богу?

Ответ: одному лишь Богу – не расширит “сферы потребления”.

Но знаю ли я, что́ Ему угодно? могу ли знать? могу ли я знать, что – есть, а что приписал Ему в искушении?..”

Вот молитва молчания.

Если человек не может создавать, он может подать пример. Но – Господи, погоди! – я не готов.

Господи! дай мне слова! У меня куриная слепота слова. Дай договорить! У меня в глазах темно, словно я долго смотрел на солнце. Так пусто, так немо сердце мое, Господи! как небо…»

Лева, видно, утомился переписывать. Буквы его становились ровнее, скучнее, теряли трепет. Странная тоже вещь – узнавание: кто – в чем, кому – что… Переписчик уснул.

И это не Бог, а Лева – не услышал.

Виноват…

<p>Раздел второй</p><p>Герой нашего времени</p><p><emphasis><sup>Версия и вариант первой части</sup></emphasis></p>

И долго я лежал неподвижно и плакал горько, не стараясь удерживать слез и рыданий; я думал, грудь моя разорвется; вся моя твердость, все мое хладнокровие – исчезли как дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы с презрением отвернулся.

Лермонтов, 1839
Перейти на страницу:

Все книги серии Империя в четырех измерениях

Пушкинский дом
Пушкинский дом

Роман «Пушкинский дом» – «Второе измерение» Империи Андрея Битова. Здесь автор расширяет свое понятие малой родины («Аптекарского острова») до масштабов Петербурга (Ленинграда), а шире – всей русской литературы. Написанный в 1964 году, как первый «антиучебник» по литературе, долгое время «ходил в списках» и впервые был издан в США в 1978-м. Сразу стал культовой книгой поколения, переведен на многие языки мира, зарубежные исследователи называли автора «русским Джойсом».Главный герой романа, Лев Одоевцев, потомственный филолог, наследник славной фамилии, мыслит себя и окружающих через призму русской классики. Но времена и нравы сильно переменились, и как жить в Петербурге середины XX века, Леве никто не объяснил, а тем временем семья, друзья, любовницы требуют от Левы действий и решений…

Андрей Георгиевич Битов

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги