Пушкин в Михайловском

Понимая, как тяжело для Пушкина положение «ссылочного невольника», друзья старались успокоить, ободрить его. Ещё в сентябре 1824 года пришло письмо от Дельвига: «Великий Пушкин, маленькое дитя! Иди, как шёл, т. е. делай, что хочешь, но не сердись на меры людей и без тебя довольно напуганных! Общее мнение для тебя существует и хорошо мстит. Я не видел ни одного порядочного человека, который бы не бранил за тебя Воронцова, на которого все шишки упали. Ежели б ты приехал в Петербург, бьюсь об заклад, у тебя бы целую неделю была толкотня от знакомых и незнакомых почитателей». В ноябре в письме к нему Жуковского были такие строки: «Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастия и обратить в добро заслуженное; ты более нежели кто-нибудь можешь и обязан иметь нравственное достоинство. Ты рождён быть великим поэтом; будь же этого достоин…»

Первый друг

Письма сближали с друзьями. Но Пушкину не хватало живого общения с ними.

Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку.

«19 октября». 1825

И он чрезвычайно обрадовался, узнав, что его собирается навестить Дельвиг. Ещё в сентябре 1824 года Дельвиг обещал: «Только что всё приведу в порядок — буду у тебя». «Спешу скорее отделаться от Цветов (альманах „Северные цветы“.— А. Г.), чтобы обнять тебя физически».

Но прошла осень, наступила зима, а Дельвиг всё не ехал.

И вот однажды, ранним январским утром, когда Пушкин был ещё в постели, он услышал звон колокольчика, который всё приближался и приближался и, звякнув наконец в последний раз, смолкнул у крыльца. Пушкин прямо с постели выскочил на двор, надеясь обнять Дельвига. Но это был не Дельвиг. Это был Пущин.

«С той минуты,— рассказывает Пущин,— как я узнал, что Пушкин в изгнании, во мне зародилась мысль непременно навестить его. Собираясь на рождество в Петербург для свидания с родными, я предположил съездить в Псков к сестре Набоковой; муж её командовал тогда дивизией, которая там стояла, а оттуда уже рукой подать в Михайловское. Вследствие этой программы я подал в отпуск на 28 дней в Петербургскую и Псковскую губернии. Перед отъездом… встретился я с А. И. Тургеневым, который незадолго до того приехал в Москву. Я подсел к нему и спрашиваю: не имеет ли он каких-нибудь поручений к Пушкину, потому что я в генваре буду у него. „Как! Вы хотите к нему ехать? Разве не знаете, что он под двойным надзором — и полицейским и духовным?“ — „Всё это знаю; но знаю также, что нельзя не навестить друга после пятилетней разлуки в теперешнем его положении, особенно когда буду от него с небольшим в ста верстах. Если не пустят к нему, уеду назад“.— „Не советовал бы, впрочем, делайте, как знаете“,— прибавил Тургенев. Опасения доброго Александра Ивановича меня удивили, и оказалось, что они были совершенно напрасны»[119].

Хотя Пущина удивили слова Тургенева и поездка к другу не имела, к счастью, нежелательных последствий, опасения многоопытного Александра Ивановича были небезосновательны.

Пущин не знал подлинных причин новой ссылки Пушкина и всей серьёзности его положения. Близкий к правительственным сферам Тургенев знал больше — он сам был несколько причастен к повороту в судьбе Пушкина. 1 июля 1824 года Тургенев писал в Москву Вяземскому: «Граф Воронцов прислал представление об увольнении Пушкина. Желая coûte que cute[120] оставить его при нём, я ездил к Нессельроде, но узнал от него, что это уже невозможно, что уже несколько раз и давно, граф Воронцов представлял о сём, et pour cause[121], что надобно искать другого мецената-начальника. Долго вчера толковал я о нём с Севериным, и мысль наша остановилась на Паулуччи, тем более, что Пушкин псковский помещик». Отсюда и предостережение Пущину.

Разговор Тургенева с влиятельным чиновником Коллегии иностранных дел Д. И. Севериным, знавшим Пушкина, происходил в самом конце июня, когда участь поэта ещё не была окончательно решена. Через несколько дней Тургенев сообщал Вяземскому, что Северин «совершенно отказался принимать участие в его [Пушкина] деле, да ему и делать нечего. Решит, вероятно, сам государь; Нессельроде может только надоумить»[122].

Помня настойчивые просьбы Тургенева, Нессельроде «надоумил» царя, и вышло решение отправить Пушкина не в «места не столь отдалённые» (вторая ссылка, не исправился), а к Паулуччи. Только не в Ригу, где находился Паулуччи, и не служить, как рассчитывал Тургенев, а в ссылку, в деревню. Царь не собирался облегчать участь поэта. Наоборот. Теперь за каждым его шагом должен был следить целый ряд лиц — начиная по восходящей от опочецкого предводителя дворянства Пещурова, настоятеля Святогорского монастыря Ионы, псковского гражданского губернатора барона Адеркаса, генерал-губернатора Прибалтийского края и Псковской губернии маркиза Паулуччи, начальника Главного штаба барона И. И. Дибича и кончая самим царём, который лично решал судьбу поэта.