Пушкин и декабристы

Никогда виселицы не имели такого торжества; Николай понял важность победы!

Мальчиком четырнадцати лет, потерянным в толпе, я был на этом молебствии, и тут, перед алтарем, оскверненным кровавой молитвой, я клялся отомстить казненных и обрекал себя на борьбу с этим троном, с этим алтарем, с этими пушками ³.

¹ Некоторые фрагменты черновых записей Бошняка, относящихся ко второй части его задания, не попали в работы А. А. Шилова и Б. Л. Модзалевского. Ныне вся черновая рукопись в ПД, ф. 244, оп. 16, № 170.

² Б. Л Модзалевский. Пушкин под тайным надзором, с. 12.

³ А. И. Гeрцeв. Собр. соч. в 30-ти томах, т. VIII, с 62.

394

Согласно камер-фурьерскому журналу, каждый день Николая начинался с доклада Дибича о всех главнейших делах ¹. Впрочем, незадолго перед тем, 25 июня 1826 года, уже образовано III Отделение собственной его императорского величества канцелярии, и позже основные доклады царю будет делать Бенкендорф. В один из августовских дней переписанный набело отчет Бошняка, прочтенный и одобренный Виттом, был, несомненно, передан Дибичу и однажды утром доложен императору… Но где же этот беловик?

И где таинственный ордер, открытый лист № 1273, существование которого доказали А. А. Шилов и Б. Л. Модзалевский, но местонахождение которого оставалось неизвестным? Кроме сохранившихся в III Отделении черновиков, вроде бы ничего не осталось…

Москва, Лефортовский дворец. Центральный Государственный военно-исторический архив.

Российская империя была государством военным; управление же считалось «отеческим», и поэтому совсем не удивительно, что в фонде бывшего Главного штаба или канцелярии военного министра вдруг обнаруживаются, наряду с делами артиллерийскими, кавалерийскими и пехотными - документы, к примеру, о разливе реки Невы, или пьяной драке, или неурядицах, замеченных в отдельных губерниях. Один из документов, изученный автором этой книги в 1975 году, назывался соблазнительно: «Дело о разных сведениях, собранных коллежским советником Бошняком в Санкт-Петербургской, Псковской, Витебской, Смоленской губерниях на 25 листах. Начато 8 августа 1826 года, кончено 15 декабря 1826 года» ².

Первым листом этого дела была копия («Отпуск») некоего документа, основной экземпляр которого был передан в распоряжение Бошняка и его сопровождающего. Приведем полный текст:

«Открытое предписание.

Предъявитель сего фельдъегерь Блинков отправлен по высочайшему повелению Государя Императора для взятия и доставления по назначению, в случае надобности при опечатании и забрании бумаг, одного чиновника, в Псковской губернии находящегося, о коем имеет объявить при самом его арестовании.

¹ ЦГИА, ф. 516, оп. 1 (28/1618), № 133.

² ЦГВИА, ф. 36, оп. 4/847, № 385.

395

Вследствие сего по Высочайшей воле его императорского величества предписывается, как военным начальникам, так и гражданским чиновникам, земскую полицию составляющим, по требованию фельдъегеря Блинкова оказывать ему тотчас содействие и вспомоществование к взятию и отправлению с ним того чиновника, о котором он объявит.

В Санкт-Петербурге. Июля 19-го дня 1826 года.

Подписал военный министр Татищев. № 1273».

У нас нет сомнений в том, кто подразумевается под «одним чиновником в Псковской губернии…». Номер предписания, 1273, совпадает с тем, что указан в черновом рапорте Бошняка на имя Витта.

Это ордер на арест Александра Сергеевича Пушкина (точнее - его «дубликат»), который был бы предъявлен, если бы только Бошняк получил хоть одно сведение, подтверждающее «перехваченный разговор» П. С. Пущина - о песне, будто распространяемой в народе, и т. п. Перед нами типичный документ, близкий к тем предписаниям, которые - правда, с вписанной фамилией - передавались разным фельдъегерям, отправлявшимся за тем или иным декабристом. Любопытно, что, как и «декабристские ордера», документ № 1273 подписан военным министром Татищевым, председателем следственной комиссии по делу декабристов.

Итак, судьба Пушкина снова была на волоске… Но не преувеличиваем ли мы реальную опасность этого обстоятельства для поэта? Разве он сам не желал предстать пред следственной комиссией: «Я бы, конечно, оправдался…» Бессмысленно слишком углубляться в несбывшееся, но все же заметим, что в случае ареста и привоза в столицу возможны были бы разные повороты судьбы: горячий, оскорбленный поэт легко мог бы повредить себе - и даже предвидел такую возможность, воображая разговор с Александром I: «Тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего, я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал поэму Ермак или Кочум русским размером с рифмами» (XI, 24).