3 июля общество переехало на «Железные воды бештовые», то-есть в нынешний Железноводск. Здесь раскинулись лагерем в десяти калмыцких кибитках под военной охраной тридцати солдат и тридцати казаков; ван^ы находились в лачужках, а воду из источников черпали дном разбитой бутылки — по позднейшему описанию Пушкина. Общество его составляли преимущественно братья Раевские. Старший, Александр, не перестает привлекать его своим остроумием и скептической философией и все более выступает перед ним, как характерный представитель современности, достойный изображения в новой форме байронической поэмы.
На Кавказе продолжается знакомство Пушкина с Байроном; здесь он, несомненно, прочитывает «Чайльд-Гарольда», вероятно, во французском переводе. Пушкину, как поэту, чрезвычайно важно было ознакомиться с Байроном в оригинале, услышать склад его стиха, воспринять его поэтическую речь. Не владея в то время английским языком, Пушкин пользуется познаниями Раевских для первого знакомства с подлинными текстами. Но если такая система могла дать верное представление о звучании байроновских поэм, она оставалась слишком кустарной для углубленного понимания великого лирика. Между тем замечательное восприятие Пушкиным байронических тем и стиля — подлинное творческое овладение ими — свидетельствует о совершенно свободном чтении. Следует признать, что Пушкин знакомился с Байроном по распространенному у нас в то время французскому изданию 1820 года[26].
В середине июля переехали на Кислые воды (Кисловодск). Доктор Рудыковский предписал Пушкину курс лечения, который, несомненно, поправил его расстроенное здоровье. Но врач-поэт не ограничился медицинскими беседами с Пушкиным, — он решил состязаться со своим новым пациентом в стихотворном искусстве и вместе с ним стал воспевать Нарзан. Пушкин дружеской эпиграммой «поощрил» своего лекаря: «Аптеку позабудь ты для венков лавровых — И не мори больных, но усыпляй здоровых». Любопытный образ доктора Рудыковского вероятно, вспоминался Пушкину через десять лет, когда он набрасывал планы романа на Кавказских водах. Сведи прочих героев имеется и «лекарь-малоросс».
В начале августа Раевские двинулись в обратный путь — с Кавказа в Крым. Это был новый маршрут Пятигорья — по течению Кубани землями черноморских казаков на Таманский полуостров. Приезжали через кубанские крепостцы — Ладожскую, Усть-Лабинскую, Екатеринодар, сторожевые станицы, где Пушкин не переставал любоваться казаками: «Вечно верхом, вечно готовы драться, в вечной предосторожности. Ехали в виду неприязненных полей свободных горских народов. Вокруг нас ехали 60 казаков, за ними тащилась заряженная пушка с зажженным фитилем, — писал он брату. Когда-нибудь прочту тебе мои замечания о черноморских и донских казаках — теперь тебе не скажу о них ни слова». Пушкин не решался доверить письму свои размышления о казацкой «вольнице», черты которой еще сохранились в пограничных станицах.
В середине августа поэт впервые увидел Черное море, столь пленившее его и столько раз им воспетое. От «азиатской» Тамани путешественники отплыли в направлении Керчи. Началось первое морское путешествие Пушкина.
V
ПОЛУДЕННЫЙ БЕРЕГ
Кавказские воды и казачьи становища сменяет Таврида вся овеянная античными мифами. Пушкину с его творческими заданиями было дорого легендарное прошлое Черноморья. В описании своего путешествия — сначала в письме к брату, потом в стихах — он не перестает ссылаться на древние имена и предания, вспоминать исторические события и оживлять мифологические образы. «Воображенью край священный!» назовет он впоследствии Крым. Таманский полуостров, откуда открылись ему таврические берега, он называет Тмутаракановским княжеством. Так именовали древнюю Таматархию русские князья Владимир, Мстислав, Ярослав I, образовавшие из нее удельное княжество (Пушкин вспомнил вскоре «Мстислава древний поединок» и разработал план поэмы об этом герое). Керчь вызывает в нем представление о развалинах Пантикапеи и воспоминание о Митридате, завоевателе Греции, Македонии и опустошителе римских колоний в Малой Азии. «Там закололся Митридат», отметил впоследствии Пушкин историческую ценность местности лаконическим стихом о гибели древнего полководца, разбитого Помпеем. По пути поэт посещает кладбище бывшей столицы Босфорского царства, разыскивая следы исторической усыпальницы.
В Феодосии, которую Пушкин называет ее генуэзским именем «Кафа», он ведет беседы с исследователем Кавказа и Таврии, бывшим служащим Азиатского департамента иностранной коллегии Семеном Броневским, весьма примечательным русским краеведом начала столетия. Это послужило Пушкину как бы введением в богатую область древней истории и памятников Черноморского побережья.
Александр Раевский (1795 — 1868).
С акварели неизвестного художника.