Пушистая катастрофа

Мой жизненный опыт можно было назвать богатым. Я успела побыть жертвой, хищницей и даже падальщицей, но ни разу еще мне не доводилось быть куклой.

— Тебе очень идет, пушистик, — широко улыбаясь, сказала девочка, поправляя

завязки чепчика на моей голове. — Сейчас мы будем пить чай.

Пока она расставляла игрушечные чашки на столике, я почесывала кружавчики на

чепчике и чувствовала, как начинают болеть придавленные уши.

День обещал быть сложным.

У Эдит было много сил, много энергии, а главное — имелась убойная фантазия. И

к этой фантазии прилагалась куча адских приспособлений, любовно купленных ей отцом, нянькой, блестяшкой… неважно кем, главное — детеныш был вооружен и опасен.

Приспособления удачно прикидывались детскими игрушками и не вызывали у меня

особых подозрений, пока мы не познакомились ближе. И теперь я знала, что первое

впечатление обманчиво.

Не то чтобы я не знала этого раньше, просто после дня, проведенного с ребенком, это знание стало ярче, больше… глубже, что ли. Как и нелюбовь к кружевам и

персиковому цвету.

Волк вернулся вечером, за час до ужина.

Он был очень рад видеть выбежавшую встречать его дочь и совсем не был рад

болтающейся у нее под мышкой мне.

Обменявшись тяжелыми взглядами, мы решили просто друг друга игнорировать.

***

Достижением сегодняшнего дня можно было считать то, что я пережила все

испытания, не повредившись рассудком, и мисочку с едой, стоявшую теперь у правой

ножки стула детеныша.

Ужинала я сама, несмотря на обиженное сопение моей жутковатой хозяйки, и еда

от этого казалась еще вкуснее.

И ночью, сумев выскользнуть из ослабевшей хватки детских рук, я смогла сама

пройтись по коридору второго этажа. Почувствовать, как тянет сквозняком над самым

полом, как лапы мягко и тихо ступают по ковру, а когти вязнут в коротком ворсе, и

увидеть, как косая линия света из приоткрытой двери перечеркивает пол и стену, разрезая

почти пополам висящую там картину.

Из щели пахло зверем, усталостью и неуловимым терпким запахом чего-то

алкогольного. Чтобы почувствовать все это, мне пришлось подобраться к самой двери.

Отступить, поджимая лапы, вернуться в спальню детеныша, поднырнуть под

тонкую руку и уснуть у меня уже не получилось.

— Входи, — велел волк, почувствовав мое присутствие.

Я замешкалась, сомневаясь в том, что мне стоит подчиняться. Оборотень

поторопил.

— Мне долго ждать?

— Ты, блохастик, мной не командуй, у меня другой хозяин, — с трудом выдавила

из себя я это наглое заявление. Быть самоуверенной и дерзкой под внимательным

взглядом волка было сложновато.

Я проскользнула в кабинет, приблизилась к столу, за которым сидел оборотень, и с

трудом забралась на столешницу, чуть не уронив на себя малахитовый треугольник пресс-

папье. И все это в гнетущей тишине.

— Чего хотел? — спросила опасливо, запоздало заметив, что в свете единственного

зажженного светильника волк выглядит как-то по-особенному устрашающе.

Возможно, все дело в том, как хищно сверкали глаза в полумраке, скрывшем от

меня его лицо.

— Как Эдит?

— Замечательно все у твоей Эдит. Весь день веселилась, в обед покушала, сейчас

крепко спит, — отчиталась я.

— Хорошо. — Волк устало прикрыл глаза.

— Слушай, блохастик, а ты чего такой замученный?

— Не зови меня так.

— Как? Блохастиком?

— Да.

— Почему нельзя? Ты же оборотень?

Волк посмотрел на меня странно и промолчал.

— Оборотень же! — стояла на своем я. — Мехом обрастаешь, а где мех, там и

блохи.

— Нет, — односложно ответил он.

— Что нет? Как нет? Я чую зверя.

Он снова промолчал, а я начинала чувствовать себя глупо.

— Слушай, папа у тебя оборотень?

— Да.

— Мама оборотень?

— Да.

— Значит, и ты оборотень! — торжественно заключила я.

— Оборотень, — повторил он с горькой улыбкой и оборвал себя, не закончив. —

Только…

Я начинала раздражаться. Волк вел себя не как волк, а как трепетная пансионерка.

Мялся, мямлил… разве что не краснел.

— Что «только»?

— Зверь не проснулся, — ровным голосом сказал он.

Прозвучало как приговор, как самое страшное, что может случиться в жизни.

— А если разбудить? — с надеждой спросила я.

— Невозможно.

— То есть ты пушистым никогда не был?

— И не стану.

Проклиная свою настойчивость и прямоту волка, я судорожно пыталась придумать, что сказать. Все слова после такого признания казались не теми. Я не хотела ему

сочувствовать, потому что саму меня чужое сочувствие только разозлило бы, но чем-то

нужно было заполнить эту неловкую тишину?

— Ну… кхм, слушай, а зовут тебя как? — мучительно выдавила из себя я.

— Хельму.

— Глупое имя, — нетактично заметила я, прежде чем представиться: — А меня

можешь звать Анха.

Волк фыркнул.

— И это ты будешь критиковать мое имя?

— Меня так в пансионе назвали, — оскорбилась я. — Анха, между прочим, значит

«священный дар».

— Ты — священный дар?

— Щенком я была очень миленьким.

В те безмятежные времена я была в несколько раз пушистее себя сегодняшней, меньше, круглее, а главное — с аккуратным, полностью покрытым мехом хвостом. Это

уже с возрастом я полиняла, морда моя вытянулась, а хвост полностью облысел, усиливая

мое сходство с крысами.

Собственно, три года я жила в пансионе, в клетке в учебном кабинете, и имела