Пуритане

– Там есть и этот старый язычник, Майлс Белленден из

Чарнвуда, руки которого обагрены кровью святых страдальцев.

– Если этот самый Майлс Белленден, брат сэра Артура,

– заметил Берли, – то меч его не уклонится от битвы, только он должен быть уже в преклонных летах.

– Когда я направлялся сюда, – сказал один из членов совета, – мне говорили, что, прослышав о дарованной нам победе, они распорядились закрыть на все запоры ворота, созвали людей и добыли, где смогли, вооружение и припасы. Их род всегда был надменным и злобным.

– И все же, – заявил Берли, – я решительно против того, чтобы связывать себе руки осадой, которая может занять много времени. Мы должны устремиться вперед и, используя наш успех, захватить Глазго; не думаю, чтобы разбитые нами войска, даже соединившись с полком лорда

Росса, сочли для себя безопасным дожидаться нас в этом городе.

– Во всяком случае, – предложил Паундтекст, – мы можем, развернув знамя, подойти к замку, подать трубою сигнал и убедить их сложить оружие. Возможно, что они сами сдадутся, хотя, надо признаться, это очень строптивый народ. И мы предложим их женщинам выйти из этой твердыни – я имею в виду леди Маргарет Белленден, и ее внучку, и еще Дженни Деннисон, девицу с глазами, полными соблазна, и других девушек, – и дадим им свободный пропуск, и с миром отправим их в город, хотя бы даже и в

Эдинбург. Но Джона Гьюдьила, Хью Гаррисона и Майлса

Беллендена мы бросим в оковы, как в былое время делали они сами с нашими святыми страдальцами.

– Кто толкует о свободном пропуске и о мире? – раздался из толпы пронзительный, дребезжащий, надтреснутый голос.

– Помолчи, брат Аввакум, – сказал Мак-Брайер успокоительным тоном, обращаясь к тому, кто прокричал эти слова.

– Не стану молчать! – раздался снова тот же странный и неестественный голос. – Время ли говорить о мире, когда земля содрогается, и горы раскалываются, и реки превращаются в текущую кровь, когда обоюдоострый меч извлечен из ножен, чтобы упиться ею, словно водою, и пожирать плоть, как огонь пожирает сухое жнивье?

Произнеся эти слова, оратор успел пробраться вперед и выйти в середину круга, и перед Мортоном предстала фигура, вполне под стать такому голосу и таким речам.

Жалкие лохмотья, бывшие некогда черной курткой и такого же цвета штанами, вместе с рваными лоскутьями пастушьего пледа составляли все его платье, которое кое-как прикрывало его наготу, но не могло согреть тело.

Длинная белая как снег борода, спускавшаяся ему на грудь, сплеталась с клочковатыми, нечесаными седыми волосами, свисавшими космами и обрамлявшими лицо, сразу приковывающее к себе внимание. Черты, изможденные голодом и лишениями, едва сохраняли подобие человеческих.

Глаза – серые, дикие, блуждающие – неоспоримо свидетельствовали о возбужденном, необузданном воображении. Он держал в руке старый, проржавленный меч, покрытый запекшейся кровью; ею были забрызганы и его тощие длинные руки, пальцы которых заканчивались ногтями, похожими на орлиные когти.

– Во имя Неба, кто это? – шепотом спросил Мортон у

Паундтекста; он был удивлен, потрясен и даже испуган появлением этого страшного призрака, который был скорее похож на восставшего из могилы жреца людоедов или друида, обагренного кровью человеческой жертвы, чем на смертного обитателя земли.

– Это Аввакум Многогневный, – прошептал Паундтекст. – Наши враги долгое время держали его в заключении в разных замках и крепостях, и теперь рассудок его покинул, и боюсь, не вселились ли в него бесы. Несмотря на это, наши истовые и неугомонные братья, как один, утверждают, что он говорит в наитии и что речи его для них высокопоучительны.

Здесь Паундтекста прервал сам Многогневный, закричавший таким пронзительным голосом, что задрожали стропила под крышей:

– Кто толкует о мире и о свободном пропуске? Кто говорит о пощаде кровожадному роду злодеев? А я говорю: хватайте младенцев и разбивайте им черепа о камни; хватайте дщерей и жен дома сего и свергайте их со стен, на которые они уповали, и пусть псы жиреют от крови их, как некогда разжирели они от крови Иезавели*, супруги Ахава, и пусть трупы их станут туком для земли их отцов.

– Правильно! – воскликнуло несколько злобных голосов позади него.

– Мы окажем плохую услугу нашему великому делу, если станем нянчиться с врагами Господними.

– Но ведь это предел гнусности, это дерзкое святотатство! – воскликнул Мортон, не сдержав своего возмущения. – Можно ли ждать, что Господь дарует благословение тому делу, творя которое вы прислушиваетесь к безумному и свирепому бреду?

– Помолчи, молодой человек, – крикнул Тимпан, – и прибереги свои суждения для того, что тебе по силам понять! Не тебе судить, в какие сосуды может вмещаться дух

Божий!

– Мы судим о древе по плодам его, – сказал Паундтекст,

– и не можем поверить, чтобы Бог внушал противоречащее законам его.

– Вы, брат мой, забываете, – заметил на это

Мак-Брайер, – что наступили последние дни, когда умножаются знамения и чудеса.