Пуля для эрцгерцога

Генерал немного помрачнел. Сам того не ведая, профессор задел очень неприятную струну в его душе.

– А я, Евгений Сергеевич, если честно сказать, так и не слышал собственными ушами обещаний Тихона Петровича. Все больше со слов Зои Вечеславовны.

Не успевшая полностью схлынуть краска начала снова подниматься по щекам профессора.

– Вы спросите хоть Марью Андреевну. И вообще, как вы можете…

После этого надо было уходить. Евгений Сергеевич развернулся и через плечо добавил:

– Выражает сомнение в чужих правах тот, кто и в своих собственных не слишком уверен.

– Представь себе, Настенька, стою я в розовой гостиной, схватившись вот так рукою за каминную доску. Правой рукою. – Афанасий Иванович поднял названную конечность и подозрительно осмотрел.

– И что же? А левой что вы делаете?

– Левой? У меня удушье, я пытаюсь освободить горло. Ты же знаешь, у меня полнокровие. Нечем дышать.

– Что же вы замолчали? – испуганно спросила девушка. Испугало ее выражение дядюшкиного лица. Оно сделалось отсутствующим, словно сознание Афанасия Ивановича куда-то провалилось. Потревоженный резким вопросом, дядюшка вернулся в себя. И продолжил говорить:

– И в гостиной какие-то люди, люди. Двери распахнуты… Люди эти размытые, но враждебные, ощутимо враждебные. Рты их раскрыты, надо полагать, они кричат что-то, но мне не слышно что. Уши забиты как бы звенящей ватой. И удушье, удушье… И страшно. И вдруг из этой беззвучно орущей толпы выходит…

– Фрол?

Афанасий Иванович замер на мгновение, а потом тихо и нехорошо засмеялся.

– Откуда ты знаешь, Настенька? Впрочем, что я спрашиваю, это же все могут знать, все видели.

– Так это и правда был Фрол?

– Почему «был»? Будет! Все как давеча показывалось. Полезет за ножиком за пазуху. Достанет, занесет…

– А дальше?

Рассказчик заерзал на месте, заныл, лицо его исказилось, будто открылась внезапная внутренняя боль.

– Как же можно спрашивать, Настенька?! Кто же может знать, что будет дальше?! Никто не может! Кроме того, нет никакого смысла знать это, никакого!

Настя, кажется, поняла, что имеется в виду, судя по тому, как она прижала ладони ко рту.

Афанасий Иванович был не в силах далее говорить, да и рассказано было, пожалуй, все, что можно было рассказать.

Установилась, естественно, тишина. Она длилась, неуловимо образовывалось в ней какое-то содержание, и через некоторое время его смысл и вес стали таковыми, что с ними нельзя было не считаться.

Тишина наполняла не одну лишь Настину комнату. Через щель, образованную неплотно прикрытой дверью, она сообщалась с общей тишиной дома. Границею ее были внешние стены двухэтажного здания. За ними продолжалась обыденная жизнь звуков. Шелестели яблони, позванивала коса, топор крушил чурбачки для растопки самовара, постанывал колодезный ворот.

И вдруг в самом сердце тишайших хором совершилось шумное предательство. Заголосили часы. Те самые, с каминной полки в «розовой гостиной». Соответствующая восьмому часу утра легкомысленная бошская мелодия безбожным образом издевалась над молчанием старика и девицы. Самое неприятное и непонятное было в том, что звук этот был слишком громок. Ненормально громок. Настя хорошо знала, что до ее комнаты звуки из «розовой гостиной» никогда не долетают. Афанасий Иванович думал о другом. О чем – покажет дальнейшее развитие событий.

Тут выяснилось, что наглый мотивчик произвел нехорошее впечатление не только на них. Раздался истеричный (женский?) вопль, и вслед за этим грохот, похоронивший музычку. Кто-то невидимый, нервный и решительный расколошматил фарфоровый хронометр о дощатый пол.

Афанасий Иванович и Настя одновременно бросились к двери.

Увидели они вот что: стоящую на коленях Зою Вечеславовну. Она, как кобра (это сравнение не пришло в голову ни девице, ни старцу), нависала над белым мелким крошевом, посреди которого бился в последних судорогах металлический механизм.

– Зоя Вечеславовна, – прошептала Настя, – вам помочь?

Профессорша поднялась. Лицо ее против ожиданий было спокойно. Она перекрестила на груди концы своей шали.

– Нет уж, – сказала она не только твердо, но даже вызывающе, – помогать, во-первых, поздно, а во-вторых, не нужно. Я бы даже сказала так: если надо помогать, то не надо помогать.

Появилась Груша с веником и совком.

Настя чувствовала, что должна сказать еще что-то, поучаствовать в странной этой неприятности, но ее утащил за рукав дядюшка с почти неприличной силой.

– Идем, Настенька, идем, мне срочно нужно тебе что-то сказать.

Теряя равновесие, и физическое и душевное, девушка последовала за ним. Единственное, что она позволяла себе, так это повторять вопрос, повторявшийся ею за последние дни многократно: «Да что это с вами, дядя Фаня?»

Только вытащив девушку из дома на веранду, а с веранды в тень большого жасминового куста, он изволил отпустить ее рукав.

– Сейчас мы пойдем в каретный сарай, – шумно дыша, сообщил он.

– Зачем это?! – сделала она широченные глаза. – Я не хочу в каретный сарай.