Пуля для эрцгерцога

Уже на другой день по выезде из Санкт-Петербурга Аркадий стал немного жалеть о своем замысле. Саша его начал даже слегка раздражать своим желанием извлечь из столешинских торфяников эликсир бессмертия.

Спала также и Галина Григорьевна, абсолютно не заметившая, что муж ее покинул.

Не спали Евгений Сергеевич и Настя, они одновременно заканчивали утренний туалет. Благодаря заученным усилиям из Насти получалась все та же аккуратная, бесцветная, но с затаенною очень глубоко болезненной искрой девушка. Смысл ее туалета состоял в том, чтобы сделалась как можно заметнее красота характера.

Евгений Сергеевич чувствовал себя не в себе. Летняя полотняная пара, еще вчера устраивавшая его вполне, теперь раздражала и белизной и полотняностью. К тому же он порезался, бреясь, что случалось при его методичности и обстоятельности чрезвычайно редко. «Я волнуюсь?» – спросил он себя и мрачно ответил: «Да».

Причиной этого волнения была болезнь Зои Вечеславовны. Обморок во время сеанса народного визионера возымел последствия. Профессорша оказалась прикована к постели. Это означало, что те переговоры, ради которых супруги Корженевские прибыли в Столешино, придется вести Евгению Сергеевичу. Практическая сторона жизни его всегда пугала и раздражала.

Наконец, убедившись, что ему нипочем не справиться с галстучной заколкой, профессор с возмущенным шипением вытащил ее, сорвал с шеи галстук и, чувствуя на себе любящий, но насмешливый взгляд жены, вышел из комнаты.

В тот же момент раздался стук в дверь Настиной комнаты. Она почему-то похолодела и перехваченным горлом произнесла:

– Войдите.

Калистрат установил стул, столик и, не испрашивая разрешения, заторопился обратно. Он почти бежал, высоко поднимая худые кривые ноги в неизменных сапогах, раскинув при этом руки. Он напоминал своим видом вставшего на дыбы паука. В его глазах горел огонек нехорошего предвкушения. От «вишневой заводи» до каретного сарая, к которому он, по всей видимости, направлялся, было шагов полтораста. Создавалось впечатление, что он намеревается преодолеть все это расстояние такой паучьей рысью.

Дверь отворилась, и появилась русая голова.

– Дядя Фаня?! – почему-то с удивлением спросила Настя.

– Я, Настенька, я. Мне очень нужно с тобой поговорить.

Аркадий перевернулся с живота на спину и раскинул руки. Еще несколько мгновений – и он проснется.

Калистрат, выбегая из-под яблоневой сени на посыпанную гравием дорожку, задел плечом профессора, но и не подумал остановиться.

Евгений Сергеевич не умел обращаться с простым народом и не любил народ за это. Он совсем было решил оставить мелкое Калистратово хамство без внимания, но пересилил приступ интеллигентности.

– Эй, милейший! – крикнул он твердым голосом вслед возбужденному пауку.

Тот неохотно остановился, обернулся. Тяжело закашлялся.

– Ты что, милейший, ослепнуть изволил?

– Не разглядел. Извиняемся, – пробурчал Калистрат и снова тяжело закашлялся.

«Все вокруг больны, – с неудовольствием подумал профессор. – И жены и слуги». Он уже жалел, что остановил этого чахоточного идиота, что теперь с ним делать? Мелькнула спасительная мысль.

– Где генерал?

– Где вишни. Там.

– Пошел вон, – сухо сказал профессор, довольный тем, что способен на такие решительные заявления.

Калистрат, прежде чем удалиться, сказал с загадочным видом:

– Статься так может, что спасли вы сейчас кой-кого.

Он уже сидел со своей загадочностью у Евгения Сергеевича в печенках, поэтому тот не отреагировал, а отправился в указанном направлении.

– Садись, Настенька, садись. – Обнимая за плечи, Афанасий Иванович подвел девушку к кровати и усадил.

– Да что с вами?! Вас еще кто-то хочет зарезать? – не удержалась она.

Афанасию Ивановичу было неприятно, что она так шутит, и он не скрыл этого. Вид у него был растерянный, он засовывал руки в карманы, вытаскивал платок, часы, папиросы, засовывал все обратно. Бросался к окну, всматривался в него. С неловко отодвинутого букета в керамической вазе бесшумно осыпались лепестки.

– Мне сегодня очень плохо спалось.

– Мне напротив, но…

– Поэтому сначала я решил не придавать этому никакого значения. Шутки Морфея – и все. Но потом, когда уже умывался, то очень даже понял: не в Морфее совсем тут дело. Сон – это одно, а это – другое!

Он похлопал ладонью по левому колену, а потом по правому, показывая, где у него «сон», а где «другое».

– Ты меня понимаешь? Сон тут совсем ни при чем! Совсем!

Калистрат вбежал в прачечную, наполненную кисловатым влажным духом, – никого! Над котлом поднимается пар. Из котла торчит весло для перемешивания тряпичного варева. Лавка. На лавке спит кот. Стоят четыре бадьи с холодной водой. Калистрат недоверчиво прошелся по выскобленному полу, заляпанному хлопьями мыльной пены. Приблизился к окну, протер запотевшее стекло и медленно осклабился. Авдюшка сидел в лопухах, справляя нужное дело.

– Приспичило, охальник!

– С добрым вас утром, Василий Васильевич, – хрипловатее, чем обычно, произнес Евгений Сергеевич в хребет развернутой газеты. «Утро России» сложило крылья и легло на правый бок. Показалась довольная (чем?) генеральская физиономия.