Пуговицы

Ее карандаш обнаружил то, что было недоступно объективу камеры. Как будто он, этот волшебный карандаш, не только зафиксировал временное, но и нашел прошлое всех людей — от рождения до того момента, как эти лица стали пищей художника.

Перевернув страницу, он увидел… девушку из ресторана «Суок».

Карандаш проявил давно знакомые черты, выделив детали, на которые он никогда не обращал внимания и никоим образом не идентифицировал с Мариной.

Собственно, ему это никогда не пришло бы в голову.

Просто иногда вспоминал тот день, который повернул жизнь в другую сторону и запутал его до нынешнего дня: отчаяние перед неожиданным браком, пьянка, попытки выбить «клин клином», случайной женщиной, не имевшей имени. Сто долларов на подушке…

Он заходил по комнате из угла в угол — удивленный и растроганный. А еще, как всегда, в ярости на себя: горбатого могила исправит! Скотина! Говнюк бездушный! Подонок: в поисках одной — забыл другую.

Господи ты Боже мой

Или об этом стоит думать сейчас и снова запускать сердце, в котором остался только «пепел Клааса» — и этот пепел не имеет никакого отношения к любовным переживаниям!

Он вышел в кухню.

Зашипел маслом, щелкнул вилкой яйцо.

Оглянулся: Лика стояла у дверей, наблюдая, как прозрачный белок становится белым.

Она была в домашнем костюме и полотенце на голове. Лицо порозовело. Такой он узнал бы ее наверное, хотя что-то «девчачье» ушло навсегда.

Что ж, это логично…

— Сейчас поешь — и спать, — сказал он.

Она присела на край стула.

Он вернулся к плите.

— Там у тебя в альбоме, на последней странице — портрет женщины… — сказал, не оборачиваясь.

— Она погибла вчера… — сказала Лика.

У нее был хриплый, простуженный голос.

Это были первые слова, которые услышал от нее…

Осень, 2014 год Феллини

…Наверное, талант к вождению карандашом по бумаге достался мне в наследство от деда, которого я не знал и который погиб в далеком 43-м, переплывая Днепр.

От него в семье осталось штук десять обильно исписанных тетрадей — его дневники, которые он писал с начала войны.

Когда- то мать старательно перепечатала эти тетради на старой печатной машинке. А я все не мог найти времени, чтобы перенести это все на современные носители.

Но время от времени — раз в пять лет — я просматривал записи, упрекая себя, что эти бесценные свидетельства до сих пор лежат в ящике.

Новое «пятилетие» перечитывания дедовских дневников как раз пришлось на это время.

Точнее, времени на перечитывание не было, просто ритуально полистал желтые, уже изрядно потертые страницы, пытаясь выловить оттуда какие-то «полезные военные хитрости».

Но что сквозь слои времени мог посоветовать мне дед, которому на момент написания этих строк было не больше двадцати пяти? И мог ли он представить, что у него будет внук? А главное, что он, внук, когда-то наденет такую же каску, которая пробивается навылет.

И то, что на пятнадцать человек нам выдадут десять автоматов? А дед в сорок первом писал об «одной винтовке на пятерых»!

Привет тебе, мой незнакомый дед, — из далекого двадцать первого века!

По крайней мере, пока Дез не наладил поставки кевларовых касок, старые каски не спасали ребят. Сначала и пищу искали почти так же, как и твоя рота, — выкапывали картошку из земли — там, где, к счастью, находили неубранные посевы.

Одежду?

Ты писал: «мы одеты во что придется — как шаромыжники». Помню, как мне, пионеру, было обидно читать такие «негероические подробности». Теперь, глядя на свои раздолбанные кроссовки и любительский камуфляж из «военторга», я улыбался — «ничего, дед, прорвемся!».

Вы же прорвались.

И за нами не заржавеет.

Единственное, чего не учел мой славный младший сержант, а впоследствии — майор Александр Федорович Северин и от чего у него бы, наверное, пошла кругом его стриженая двадцатипятилетняя голова, — это то, что воевать придется «с братьями».

Точнее, с внуками и правнуками тех братьев, с которыми он когда-то стоял бок о бок. И что мы, правнуки, с которым все это время они имели общий бизнес или родственные связи, все как один превратимся для них в… «фашистов-хунту-бандеровцев-правосекив». Во все то, о чем им днем и ночью вдалбливали с экранов телевизоров.

Кремлевские правители послали войска на мою землю, которая всегда искренне встречала их хлебом-солью, кормила варениками со сметаной и предоставляла, по милости прошлой власти, все возможные и невозможные услуги.

Пока эта искренность не достигла тех размеров, последствия которых мы почувствовали на своей, достаточно пострадавшей во время Майдана, шкуре.

Но у нас не было времени зализывать эти раны…

…Оставили ребят в «зеленке» — другого выхода не было!

Забрали только раненых и тех, кто гроздьями повис на нашей распрекрасной «жестянке», отремонтированной и подаренной нам волонтерами с Волыни.

До нашего блокпоста оставалось километров пятьдесят.

Степаныч приказал трогаться. Я колебался.

— Давай, Феллини, гони! На все про все полчаса, иначе падут все! — рявкнул он.

Нас поливали «грады» и миномет по наводке.

Первый залп — четыре миномета, через мгновение — второй, чуть ближе к нашей позиции, а третий — шел строго на нас.