Пуговицы

Несмотря на неутешительные мысли, я не спешил присоединиться к отрядам «самообороны»: там, по-моему, были слишком молодые. Нашел «афганцев», прибился к ним. Но и среди них не нашел определенного ответа на вопрос: что дальше.

Те, кто когда-нибудь хотя бы один раз видел смерть, были против слишком решительных действий.

Это была «тяжелая артиллерия», которая ждала дальнейшего развития событий, но не торопила их. «Разве они (имелись в виду «зеленые салаги») знают, как подводить БТРы?» — говорили, улыбаясь. И… выжидали, когда пойдут эти БТРы.

А «салаги» рвались в бой, имея за своими студенческими плечами лишь опыт компьютерных игр. И, откровенно говоря, они нравились мне больше…

Каждый вечер я заходил к Николаю, чтобы погреться, поговорить о смысле жизни и роли интеллигенции, повыстраивать прогнозы — «с кровью — или без».

Говорили- говорили…

Пока (кажется, в тот день, когда состоялся первый бой у стадиона на Грушевского) я не почувствовал, что больше не могу болтаться туда-сюда в ожидании того, что кто-то сделает за тебя то, что должен сделать ты.

Плюнул на все — разговоры, прогнозы и горячие чаи на теплой кухне.

Сказал матери, что еду в командировку. И начал основательно собираться.

Мать с подозрением посмотрела на меня:

— Надолго?

— Как получится, ма, — сказал я. — Дней на пять…

Забегая вперед, не могу не вспомнить, как в один из дней, когда я заходил домой — помыться и поменять белье, застал ее у плиты. Она сидела на стуле (ведь стоять ей было трудно) и жарила целую гору налистников.

Я быстро помылся, на ходу схватил налистники и уже собирался что-то соврать о следующей поездке, как она протянула мне теплый сверток, завернутый в фольгу:

— На… Отнеси туда… Ребятам…

Я застыл, глядя в ее глаза.

Неуклюже взял пакет.

— Спасибо, мать. Ты извини…

Она вздохнула и сердито склонила голову — так она делала всегда, когда хотела скрыть слезы, произнесла:

— Ты там смотри… Не лезь первым…

Ночевал в казарме Украинского Дома, который мы отбили у милиции.

Ранее там располагалась галерея, теперь стояли умело сбитые двухъярусные кровати.

И все было устроено «по-домашнему».

Какие- то девочки снарядили меня деревянным щитом и каской, которые они разрисовали так, что я скорее напоминал рождественского Николая. Эти произведения народного искусства вряд ли могли служить надежной защитой.

Когда на моем горизонте снова появился Дезмонд Уитенберг, благодаря ему я обзавелся американским броником. Вообще-то, я предполагал, что где-то на этих майдановских горизонтах может появиться и Елизавета Тенецкая со своей не утраченной привычкой быть в центре событий. Но появление Деза стало неожиданностью. Хотя, собственно, теперь я не удивлялся ничему.

Даже разрушенный, обожженный и обнаженный до земли Майдан не вызывал у меня тех «чистоплюйских» эмоций, которые выливали на мою голову некоторые из бывших приятелей, вопя о том, что «все пропало» и центр столицы никогда больше не восстановится.

Удивляло другое: то, как вчерашние компьютерщики, экономисты, студенты, бизнесмены, бухгалтеры, агрономы и куча других мирных граждан превратились в армию.

Безоружную, романтическую и бесстрашную.

Дез и Елизавета рухнули на мою голову неожиданно, но все же предсказуемо.

Хотя я мало вспоминал о них.

На это не было времени.

На все, что касалось другой жизни, — не было времени.

Я даже забыл, что у Елизаветы был ключ от моей квартиры. Туда они в первую очередь и приехали, как хозяева.

Привезли кучу вкусных полуфабрикатов, а в придачу — несколько бронежилетов, которые провезли через «дипломатический коридор». Вездесущий Дез, как оказалось, пролез в миссию наблюдателей.

К тому времени в квартире Лина обустроила «перевалочный пункт» для раненых и убитых. Ведь везти их в больницы было опасно — людей арестовывали прямо на больничных койках, похищали, издевались и убивали. Мы искали надежных врачей, которые принимали к себе таких «пациентов», предварительно оформляя им «гражданский анамнез».

Итак, Дезмонд и Елизавета сразу же включились в кучу процессов, которые происходили вокруг. Происходили иногда достаточно обыденно, ведь людям на площади надо было есть, спать, одеваться в теплое, лечиться от простуды и переохлаждения.

Времена, когда мы, хмельные и счастливые, обсуждали свои большие планы на крыше небоскреба в Мидтауне, отошли в далекое прошлое, казавшееся нам давно отснятым и никому не нужным фильмом.

Затем эта парочка перебралась в отель, из которого Майдан было видно как на ладони. А Елизавета начала снимать свое «кино».

Но совсем, совсем не из окна.

…Когда мы…

Каждый раз говоря «мы», я понимал, что не всегда знаю имя того, кто был рядом.

Ведь в дыму и пепле, в той бешеной суете и предчувствии смерти, я и сам для многих был безымянным. Но безымянным с лучшим «позывным» тех дней — «Брат».

Итак, когда мы…

…Двинулись вверх по Институтской, прикрываясь деревянными щитами и строительными касками, потеряв терпение, здравый смысл и инстинкт самосохранения, я наверное знал: это будет последний бой.

И он будет победным.