Пугачев

По дороге в Симбирск Пугачев хотел попытать счастья, чтобы опять оказаться на свободе. Он попробовал обмануть своих конвоиров, крестьян Василия Шмоткина и Василия Попова. На некоторых допросах Пугачев рассказывал, что за свое освобождение он сулил мужикам деньги, которые будто бы он оставил у Филарета, а на очной ставке с Поповым 3 декабря 1774 года дал показания, что всучил Шмоткину мелкие монеты, выдавая их за золотые. Но в обоих случаях обман не удался. Кстати, сам Попов также признал, что Пугачев сулил ему с товарищем взятку. Последний уже было согласился взять «червонцы», завернутые в бумажку (никаких червонцев там, конечно, не было), но Попов, не разворачивая бумажки, приказал вернуть деньги назад, сказав: «Нам не надобно». Пугачев на допросах говорил, что и в самом Симбирске сулил тамошним чиновникам несуществующие деньги, но опять потерпел неудачу. Кстати, чтобы убедить конвоиров, а возможно, и чиновников провинциальной канцелярии в своей платежеспособности, Пугачев продиктовал Попову письмо Филарету, в котором просил прислать для подкупа чиновников отданные ему на сохранение деньги. Попов не только написал это письмо, но и взялся доставить его к Филарету за 30 рублей. Однако игумен, прочитав послание, сказал, что Пугачев не только не оставлял ему деньги, но, более того, сам остался ему должен «Рублев до ста». Интересно, что в этом письме содержались не только просьбы, но и угрозы разорить с помощью властей Филаретов скит; однако мысль попугать раскольничьего игумена принадлежала не Пугачеву, а то ли самому Попову, то ли его знакомому земскому Петру Удалову, который переписывал это письмо набело[181].

Итак, вместо свободы Пугачева ожидали допросы и прочие «радости» арестантской жизни, среди которых, конечно, могли быть и телесные наказания. Впрочем, в Симбирске, где он пробыл несколько дней, его никто не сек и даже не допрашивал. Симбирские чиновники сочли нужным отослать колодника в более высокую инстанцию — в Казанскую губернскую канцелярию, куда он и был отправлен в последний день 1772 года. В Казань Пугачева привезли 4 января 1773-го, а 7 января допросили. На этом допросе арестант кратко рассказал о своих скитаниях, во время которых, по его словам, «он никакова воровства и противностей законам не учинил». Кроме того, он был осмотрен «заплечным мастером», подтвердившим его слова, что он «подлинно был наказан плетьми, а не кнутом» (как мы помним, во время Семилетней войны). По всей видимости, спрашивали у Пугачева и о его намерении увести казаков на Кубань, однако эти вопросы и его ответы на них почему-то в протокол допроса не попали[182].

В Казани Пугачев сначала содержался в колодничьей палате («черной» тюрьме) при местной губернской канцелярии. Однако канцелярию за ветхостью собрались сносить, а потому в марте 1773 года заключенных, в числе которых был и наш герой, перевели на общий тюремный двор в «острог», находившийся вблизи кремля[183]. Здесь Емельян пробыл до 29 мая. Посмотрим, как проходила его повседневная жизнь в неволе.

Пугачев, как и прочие арестанты, «употреблялся… во всякия казеныя работы». В основном эти работы приходилось выполнять на Арском поле в восточном предместье Казани, где стоял дом губернатора. Вблизи губернаторской резиденции, на берегу реки Казанки, находились казенные кирпичные сараи — здесь и работали колодники. Пугачеву и его товарищам по несчастью приходилось также разгружать дровяные баржи. Однако верный себе Пугачев и здесь попытался выделиться из толпы и пустить пыль в глаза своим товарищам. «Вина же я тогда не пил, — вспоминал он на одном из допросов, — и временем молился Богу, почему протчия колодники, также и солдаты почитали меня добрым человеком». О религиозности Пугачева говорил и беглый солдат Иван Мамаев, который в одно время с ним содержался в казанском остроге: «…многая колодники из почтения называли Емельяном Иванычем, потому что он, будучи раскольник, казался всем набожным человеком и маливался, сказывают, много по ночам». Репутацию «доброго человека» Пугачев поддерживал не только молитвами, но и великодушными поступками, «…пропало у меня, — рассказывал он на допросе в Яицком городке, — не помню сколько денег. А как многия о сем узнали и хотели отыскивать, однакож я об них не тужил, а сказал протчим: “Я-де щитаю сие за милостыню, кто взял — бог с ним”». Переживать по этому поводу было тем более незачем, что вскоре он возместил утраченное: «…по порядочной моей жизни от подаяния собрал я, сверх пропадших у меня денег, около или и больше тритцати рублей. Что много у меня сих денег было, то ни от чего друго-ва, как по хорошей моей тогда жизни многия на имя подавали; некоторые — вдруг по рублю и больше». Но иногда Пугачев всё же снисходил до мирских развлечений — играл с товарищами в карты «на острожном дворе»[184].