Пугачев

Едва ли также можно согласиться с мнением, что женщины, сидевшие после Петра на русском троне, нанесли серьезный удар по престижу царской власти[170]. Конечно, историки выявили немало выпадов в адрес русских цариц. Тем не менее недовольные «бабьим» правлением, насколько нам известно, никогда не предлагали сменить монархию на какой-нибудь иной тип власти, а свои надежды продолжали возлагать на наследников по мужской линии или всё тех же царей или царевичей-избавителей. Кроме того, как и в случае с Петром, не следует думать, что народ поголовно был недоволен пребыванием женщин на престоле. Так, например, отдельные группы простолюдинов возлагали большие надежды на Екатерину II. Особенно это проявилось накануне и во время восстания на Яике в 1772 году[171]. Более того, как будет показано ниже, даже отношение пугачевцев к императрице не было таким однозначно негативным, каким обычно представляется в научной литературе.

Но если самозванство в целом можно объяснить верой в чудеса и высоким авторитетом царской власти, то чем объяснить особую популярность в народе Петра III, о которой свидетельствует наличие десятков самозванцев, выдававших себя за него?[172] Традиционно историки связывают эту популярность с некоторыми политическими решениями, принятыми в царствование Петра Федоровича (например, с переводом монастырских и церковных крестьян в разряд экономических, запрещением приобретать крестьян для работы на купеческих мануфактурах, более терпимым отношением к старообрядцам) и вызвавшими у простолюдинов определенные иллюзии. Однако с этой точкой зрения был категорически не согласен К. В. Чистов, полагавший, что образы царей-избавителей «исполнены обычно негативного содержания; они противопоставляются правящим царям, источникам социального зла, как некое, понимаемое в самых неопределенных сочетаниях, социальное добро». Поэтому, считал исследователь, гораздо важнее в биографии Петра III то, что он был в 19 лет официально назначен наследником престола, «воцарения которого с нетерпением ожидали, на которого возлагали годами таившиеся надежды, приобретавшие реальные формы в зависимости от социально-политической ситуации в стране, и, наконец, особенно то, что он царствовал коротко и не успел (так же как не успел, например, Лжедмитрий I) дискредитировать себя в глазах народа». Кроме того, по мнению историка, в популярности Петра III в народе «известную роль сыграло и то, что он был после длительного перерыва единственным наследником-мужчиной, единственным царевичем в условиях, когда социальная несправедливость и беспорядок в государстве объяснялись помимо всего прочего и тем, что у власти стоят женщины-царицы»[173]. (Справедливости ради нужно сказать, что и в традиционной точке зрения отводилось место противостоянию «злой» Екатерины и «доброго» Петра Федоровича[174].)

В этой книге мы ограничимся лишь ответом на вопрос, чем для Пугачева и его сподвижников была привлекательна фигура внука Петра Великого. Обратившись к показаниям повстанцев, нетрудно обнаружить, что самозванец объяснял подобную привлекательность тем, что был (во всяком случае, на словах) сторонником старой веры, стоял за народ и правду, но против «бояр». Один из его сподвижников Тимофей Подуров (в документах может встречаться написание Падуров) передавал пугачевскую версию свержения Петра III с престола: «Меня де возненавидели бояра за то, что я зачал было поступать с ними строго, и выдумали вот что на меня: будто бы я хотел церкви переобратить в кирки, чего де у меня и в мыслях не бывало, а я де только хотел снять с церквей четвероконечные кресты и поставить осьмиконечные. А под тем-то видом, что будто бы я — беззаконник, свергли меня с престола…» А вот изложение плана незавершенных «реформ» «Петра Федоровича» и причины его падения другим пугачевцем, Яковом По-читалиным: «Я де с церквей велел кресты снять, те, которые зделаны крыжом, так, как на кирках бывает, а вместо их поставить настоящия кресты так, как божественное писание повелевает… А главная де причина — вот чем я им был не люб: многие де из бояр-та, молодые люди и середовичи, бывало, еще при тетушке Елисавете Петровне, да потом и при мне, годные бы еще служить, взявши себе чин, пойдет в отставку да и живет себе в деревне с крестьянами, раззоряет их, бедных, совсем, и одни себе почти завладели всем царством; так я де стал таковых принуждать в службу и хотел де отнять у них деревни, чтоб они служили на одном жалованье. А судей-та де, которые дела судят неправдою и притесняют народ, наказывал и смерти хотел предавать. Вот-де за ето они и стали надо мною копать яму»[175].